одну из раскинутых ног космического корабля. Если мы ее преодолеем, то выйдем к пещере. Что ж, по крайней мере, это лучше, чем ломать ноги в буреломе или внаглую лезть через перевал… Как вы думаете, Степан Макарыч, пришельцы знают о расселине?
– Гамадрилы-то? – Старший из Прокофьевых пожал плечами. – Со стороны ее не видать. А сейчас еще снегом позанесло. Может, и не знают. Но я не поручусь.
– Ладно! – Я хлопнул ладонями по столешнице. – Значит, с маршрутом я определился. Выступаем завтра в половине четвертого утра. Спать ляжем рано. Григорий Львович, вы идете с нами?
Штильман мелко закивал.
– Снегоход, скорее всего, придется оставить в поселке: он будет привлекать к себе внимание. Пойдем на лыжах. Найдете для нас пару комплектов?
Дед важно кивнул:
– У соседей возьму взаймы.
– И еще нам понадобится проводник, чтобы показал вход в расселину.
– Сам пойду. И Кирюху с собой возьму. Мало ли, пособить чем придется. Не ради забавы идете туда, небось по государственному делу.
– Точно. По государственному.
– Тогда тем более. Все-таки не для себя стараетесь – для людей.
Конечно, дед ошибался, что стараюсь я не для себя, но переубеждать я его не стал. Возле заснеженных круч Тамаринской стрелки опыт Степана Макарыча мне здорово пригодится.
Вечером, когда Кирюхина жена стала раскатывать для нас на полу матрацы, я подошел к Бульвуму. И обнаружил, что он жует. Раздвинув тонкие губы, мелко кусая, словно обезьянка, пришелец грыз моченое яблоко. Лицо его при этом смешно морщилось, антоновка попалась кислая, по подбородку текли струйки сока. Я не видел, кто подсунул ему фрукт, но от него он морду не воротил в отличие от моей рисовой каши.
Заметив меня, Бульвум прекратил трапезу и спрятал недоеденное яблоко в рукаве. Я скользнул взглядом по трубе бластера, стоявшей на подоконнике у него за спиной, потом молча, без предисловий (какой в них прок!) показал ему импровизированную карту. Бульвумчик лениво окинул ее своими теннисными шариками. Взглянув на рисунок космического корабля посреди распадка, поморщился и досадливо щелкнул языком. Мимика была до крайности человеческой – за мной, что ли, опять подсмотрел? Хотя я не помню, чтобы когда-нибудь цокал языком.
Я ткнул в обозначенную Штильманом точку на склоне Улус-Тайги и протянул карандаш.
– Начерти план пещеры.
Слов он, конечно, не понял, однако жест был достаточно выразительным, чтобы его разобрал даже олигофрен. Я должен был точно знать, где запрятана капсула, на тот случай, если с моим маленьким серым другом что-нибудь случится в пути. Не знаю, может, он застрянет в расселине или сломает ногу, и поэтому его придется бросить ради выполнения нашей главной цели – высвобождения меня из казенной обители. Если кто-то считает, что у меня другая цель – нечто вроде спасения человечества от космической заразы, то он заблуждается. Спасение человечества – это побочный эффект.
На красноречивый жест в виде протянутого карандаша Бульвум отреагировал столь же красноречивым отворачиванием физиономии. Здрасьте, я ваша тетя! Значит, делаем вид, что не понимаем, о чем идет речь? Изображаем из себя полуграмотного крестьянина с планеты Шелезяка? Ну-ну! Я сунул канцелярские принадлежности ему под самый нос и постучал тупым концом карандаша по схеме. В ответ руки оттолкнула упругая невидимая ладонь. При этом Бульвум скорчил невинный вид, типа он тут был совершенно ни при чем. Я опустил схему. Не хочет показывать точное место, где спрятана «плесень». Ни в какую.
Стоит признать, что подобная скрытность является неплохой страховкой для Бульвума. Пока только ему известен план захоронения, мне придется заботиться о нем как о собственном брате. Не очень удачное сравнение – я бы не почесался, угоди мой брат в медвежий капкан. Но вы поняли, о чем я.
– Ладно, – сказал я, убирая схему в нагрудный карман. – Не хочешь рисовать, умолять никто не станет.
Бульвум снова принял позу безразличной обезьяны, обосновавшейся на сундуке. Из рукава появилось яблоко. Он поднес его ко рту, собираясь продолжить трапезу, когда крепкий кулак очень больно влепил по его маленькой мартышечьей челюсти.
Яблоко взлетело в воздух.
Бульвум спикировал с сундука головой вниз, шелестя курткой и беспомощно размахивая руками. По полу застучали локти, колени, лоб. Куртка «Коламбиа» задралась, обнажив тощие ноги, которые заплелись, как у пьяного. Какая же хлипкая раса эти ферги! Хватило одного удара, чтобы отправить в нокдаун лучшего из лучших.
Дуя на костяшки пальцев, я переступил через поверженное тело и забрал с подоконника бластер. Теперь все в порядке, скипетр вернулся к прежнему царю.
От шума за стеной проснулся и заплакал ребенок. Ферг барахтался под красным нейлоном, путаясь в рукавах и капюшоне, потом, опираясь на нетвердую руку, поднялся и сел на полу, привалившись спиной к стенке печи. Дотронулся до челюсти, куда пришелся удар, болезненно отдернул пальцы.
Из-за печи появились встревоженные лица Степана Макарыча и Антохи. У первого в руках был топор, у второго двустволка. Вид ускутских мужиков недвусмысленно указывал на то, что они готовы в любой момент пустить оружие в дело.
– Все в порядке! – с невозмутимостью удава заверил я обоих. – Не стоит ни о чем беспокоиться. У нас всего лишь прошли очередные перевыборы командира группы. Само собой, демократические. – Я подкинул бластер в руке. – Ваш покорный слуга победил с большим перевесом.
Пришелец посмотрел на меня мутным взглядом, потом уронил голову на грудь и отправил на пол кровянистый плевок.
Глава 8
ПОХОД К ТАМАРИНСКОЙ СТРЕЛКЕ
Ночью я проснулся оттого, что кто-то усердно тряс меня за плечо.
– Вставайте! Скорее!
Вздрогнув, я открыл глаза. Надо мной склонилось скуластое лицо Кирюхи, который вроде должен был нести дежурство. В полумраке избы стояла тишина, лишь негромко щелкали стрелки настенных часов. Голова ясная, никакой мути после сна. Я четко знал, что надеть, что взять с собой, какие отдать приказы, в каком направлении выступать. Беспокоили только две вещи. Во-первых, внутренний хронометр указывал на то, что разбудили меня раньше условленной половины четвертого утра. А во-вторых, в Кирюхином голосе сквозила нервозность, нехарактерная для заурядной побудки.
– Что случилось?
– Пришельцы в поселке, – быстро ответил он.
Только тогда я услышал раздающийся с улицы хруст шагов, скрип дверей и непонятные стуки. Звуки гуляли далеко, где-то на другом конце поселка, но все равно от них по спине бежал холодок.
Степан Макарыч, разбуженный раньше меня, уже поднялся и оправлял мятую рубаху.
– Ну-ка объясни, – потребовал он у Кирюхи.
– Длинные. Ходят по домам. Начали с дальнего конца. У соседей сегодня дежурит Митька Андронов. Показал, что с его стороны тоже появились.
– С двух концов пришли, – заключил дед.
– Как увидел, сразу побежал вас будить.
– Уже было такое? – спросил я у Степана Макарыча.
Он не ответил.
– Буди всех – и в подполье, – приказал он племяннику. – Господь даст, переждем, как в прошлый раз. – Он повернулся ко мне со вздохом: – С выходом придется повременить.
– Нет, – решительно ответил я. – Я ждать не могу. Если мы не выйдем в половине четвертого, то не окажемся в расселине до восхода солнца. Это порушит весь план. Надо выступать прямо сейчас. Пока красноглазые далеко от дома, есть шанс, что уйдем незамеченными.
Дед подумал, прищурив левый глаз.
– Ладно. Может, так оно и лучше. Тогда мигом собираемся. Буди своих… Антоха, просыпайся!
– Что? – послышался сонный голос с дивана.
– Вставай, говорю. Тихо.
Изба пробуждалась быстро, бесшумно. В сумраке комнат зашевелились и задвигались темные силуэты. Я видел, как на кухне тяжело поднялась хозяйка. За стеной молодая жена Кирюхи разбудила младенца; он захныкал, но звук быстро смолк – девушка прижала его к груди, подавляя плач. Я разбудил Штильмана, спавшего на печной лежанке; Григорий Львович долго не мог понять, что происходит. Пришлось за шкирку сдернуть его на пол и велеть немедленно собираться.
Степан Макарыч натягивал меховой жилет и одновременно глядел на улицу сквозь единственное окно. Я подошел к ведрам с водой, чтобы ополоснуть лицо… и едва не заработал инфаркт, наткнувшись в темноте на мрачную, как у покойника, физиономию Бульвума. Пришелец опирался плечом на дверной косяк: капюшон откинут, глаза недобро косятся на меня за вчерашнее. Подавив ком в горле, я ухватил покрепче бластер, который и без того всю ночь не выпускал из рук, и бросил в лицо горсть капель.
На кухне Антон сдернул половик, под которым оказался квадратный люк, закрывающий вход в подполье. Ухватив тремя пальцами за кольцо, он поднял дощатую крышку. Хозяйка Мария, накинув на плечи шерстяной платок, зажгла керосиновую лампу и стала торопливо спускаться в черный зев. За ней последовал восьмилетний мальчуган Прокофьевых, одетый в ушанку и стеганый пуховик с изображением Шрэка. Парнишка ступал неровно, буквально спал на ходу. Возле меня нарисовался Штильман.
– Мне необходимо в туалет, – сообщил он.
– Сейчас некогда.
– Я каждое утро хожу по-большому. Это физиологическая потребность.
– В тайге оставите ваше добро.
– В тайге я не смогу, мне будет неловко.
– Ну елы-палы, Григорий Львович! – не выдержал я. – У вас есть ум? Мы на ушах стоим, как побыстрее убраться из дома, по улице гуляют черти красноглазые, а вы облегчиться собрались! Одевайтесь немедленно!
– Тихо! – вдруг шикнул на нас дед, заметив что-то в окне.
Мы застыли в напряженных позах.
