Неподалеку от дома хрустнул снег… еще раз… Одна пара ног направлялась к нам.
Я покрылся испариной. Рука стиснула рукоять бластера.
Хруст замер на невероятно длинную секунду. Существо о чем-то задумалось. Послышался знакомый до боли грудной хрип. Затем шаги возобновились, заскрипела отворяющаяся калитка.
– В дом напротив пошел, – облегченно заметил Степан Макарыч. – Быстро ноги в руки!
В подполье приготовилась спускаться Кирюхина жена с малышом на руках. Сам Кирюха, уже одетый в дубленку и с двустволкой на плече, повешенной вверх прикладом, обнял ее на прощание, нежно поцеловал в губы, потом поцеловал крутой лобик ребенка.
– Давай иди уже! – отодвинул его коренастый Антон. Он помог девушке спуститься в подполье, бросил вниз дубленку и ружье, потом влез в люк. Погрузившись до плеч, на секунду остановился, придерживая крышку над головой.
– Удачи вам! – сказал он и исчез под полом. Крышка ловко встала на место.
Степан Макарыч набросил сверху половик, с помощью Кирюхи поставил на него громоздкий кухонный стол и четыре табурета. Теперь ничто не указывало на подполье, в котором прятались две женщины, двое детей и один мужчина. Надеюсь, космические людоеды посчитают дом заброшенным.
Я был готов. Собственно, у меня вещей-то особых не было, которые нужно собирать: шапка, фуфайка, валенки и бластер. Главное не забыть сигареты, иначе подохну без курева в тайге.
Штильман, обуваясь, порвал шнурок на ботинке.
Чертыхаясь, он стал привязывать оборванный конец, но руки сильно дрожали, и узелок распускался. Я принялся ему помогать и оборвал второй конец шнурка.
– Я так понял, что вы остаетесь! – сердито рявкнул дед из сеней.
– Бросьте, Григорий Львович, – безнадежно махнул я рукой, – до леса доберетесь без шнурков, а там разберемся.
Мы вывалились в сени, где на полу нас поджидали связки широких лыж и вещмешки с провиантом. Пока подбирали лыжи и набрасывали на плечи ремни, Степан Макарыч запер дверь на ключ, после чего мы гуськом выбрались через крытый двор на ночной морозный воздух.
На небе за легкой поволокой туч висел щербатый месяц, его свет выхватывал из темноты контуры соседних домов.
– Быстрее! – Степан Макарыч засеменил по узкой тропке, тянувшейся за дом. – Ступайте след в след! Ни шагу с тропы!
Я пихнул вперед себя Штильмана и побежал следом. Позади шуршал пуховик Бульвума. Кирюха отстал от основной группы, запирая ворота внутреннего двора на амбарный замок; он нас догнал чуть позже.
Мы обошли угол покосившегося сарая, и глазам открылось заснеженное поле, за которым тянулась полоса тайги. Здесь Степан Макарыч велел остановиться.
– Надевайте! – приказал он, бросив на снег рулон ткани.
Каждому из нас досталось по простыне с прорезью для головы и пришитыми в определенных местах тесемками. Хозяйка Мария до позднего вечера мастерила эти маскхалаты из своих лучших простыней, в результате они получились такими качественными, что их даже в бой надеть не стыдно. Я и Кирюха первыми разобрались, как в них облачаться. Потом я помог одеться неловкому Штильману, а Кирюха – Бульвуму, чьи длинные пальцы не умели вязать бантики.
Степан Макарыч, укутанный в белое с ног до головы, оглядел нас критически и махнул рукой:
– Вперед!
Ведущая через поле тропа пролегала по дну неглубокой канавы. Мы бежали по ней, наполовину скрытые сугробами, держа в руках оружие, зажав под мышками лыжи. Ветер, дующий с востока, бросал в лицо ледяную крошку. Из поселка позади нас доносились стуки, хруст древесины и приглушенный звериный вой. Даже мне, повидавшему тварей на своем веку, было не по себе – что уж говорить об остальных членах группы! Все испытывали страх, даже Бульвум. Больше всех я переживал за Штильмана с его нерешенным утренним вопросом.
Добравшись до кромки тайги, мы плюхнулись в снег за частоколом пихт, чтобы отдышаться после бега и оценить масштаб нашествия красноглазых.
Сквозь ветви кустарника я увидел цепочку темных домов, между которыми сновали длинные сгорбленные тени. Они бродили повсюду: скрипели дверьми, обнюхивали дворы, заглядывали в окна. Одного, вытянувшегося во весь немаленький рост, я заметил на гребне крыши… Возле оставленного нами дома движения не наблюдалось, но в зловещем окружении он выглядел беззащитным и уязвимым. По прерывистому дыханию Кирюхи я понял, что он испытывает те же чувства. Но что-либо изменить было уже не в наших силах.
Степан Макарыч тяжело вздохнул, перекрестил дом рукой в меховушке и повернулся ко мне:
– Все, Валерочка, дальше ты командуешь.
– После тебя, дед, только позориться.
– Не вгоняй меня в краску. Давай начинай.
– Ладно. У кого-нибудь живот крутит от голода? Нет? Тогда встаем на лыжи! Позавтракаем позже. Григорий Львович, у тебя две минуты.
Бросив в снег вещи, Штильман скрылся за деревьями.
В темноте застучали палки, заскрипела резина креплений.
– А с этим как быть? – спросил Кирюха, указывая палкой на Бульвума. Не поняв жеста, тот метнул на парня подозрительный взгляд.
– С этим… – задумчиво протянул я.
Лыж для Бульвума, естественно, никто не брал. Сама идея поставить на них пришельца выглядела смехотворно. Пешком же он вообще будет как гиря на ногах – по сугробам ходит медленно и неуклюже. Поэтому оставалось единственное.
– Посажу его себе на спину, – ответил я Кирюхе. – Сменишь, когда устану, лады?
Парень кивнул.
Бульвум оказался не слишком тяжелым. Я взвалил его на хребет, просунув тонкие ноги у себя под мышками через лямки вещмешка. Они болтались у меня по бокам, руки свешивались через плечи, голова тыкалась в затылок… Взбираясь в импровизированное седло, этот гад как бы случайно расцарапал мне ногтями щеку. В отместку я тоже как бы случайно задел седоком о ствол ели, отчего дерево затряслось, а с ветвей посыпался снег. Бульвум после этого надолго притих, только периодически вскидывал руку, потирая возникшую на черепе шишку.
Наконец мы были готовы. Прибежал Штильман, вытирая руки комком снега, быстро нацепил лыжи.
– Веди нас, Степан Макарыч, – сказал я.
В таежной тьме старший из Прокофьевых находил путь непостижимым, мистическим образом. Когда мы покидали поселок, я видел у него на поясе фонарик, но дед им ни разу не воспользовался. Его вела то ли память, то ли интуиция. Мы шли сквозь низкий ельник, по каким-то балочкам и оврагам, вдоль гор бурелома, пересекая канавы и ручьи. Порой мне казалось, что Степан Макарыч ведет отряд наугад, однако вскоре дед посадил меня в лужу с этим предположением. К примеру, он говорил тихонечко себе под нос: «Сейчас будет ключ» или «А вот и выворотень» – и через некоторое время я слышал неподалеку журчание пробивающейся сквозь лед воды или обходил торчащие корни рухнувшей лиственницы.
Я старательно держался спины деда, белым пятном маячившей передо мной, идущий следом Штильман ориентировался на мою спину. Кирюха замыкал цепочку. Шагалось бодро, дышалось легко – в основном благодаря тому, что мне удалось выспаться, выхватив самые важные для сна «вечерние» часы.
Ехавший на мне Бульвум пока вел себя примерно. По правде сказать, после снегохода я привык к серой твари, торчащей у меня за спиной, горячему дыханию в ухо и постоянной дрожи. Более того, если бы за спиной находился только вещмешок, я бы чувствовал, что мне чего-то не хватает. Не скажу, что тащить на себе Бульвума было легко, – преодолевать заснеженный склон с лишними тридцатью килограммами легко не бывает. Но пакостей он больше не чинил и сидел смирно, возможно, дрых.
Через час мы поднялись на возвышенность, откуда открылась панорама на Тамаринскую стрелку, протянувшуюся широкой белой полосой над темным ковром елей и кедров. Небо за хребтом озаряло мягкое фиолетово-голубое сияние, исходившее от комплекса пришельцев. Башенная часть космического корабля, торчавшая из-за гребня, потрясала внушительными размерами.
«Тарелки» возле нее сегодня не плавали.
Немного поглазев на чудеса за хребтом, мы устроились под елками на завтрак. Костер разводить не стали, перекусили хлебом с домашней колбасой, вареными вкрутую яйцами, попили морса из фляг. Сухари, вермишель, крупы оставили на потом. Правда, затрудняюсь сказать, когда оно наступит, это «потом». Возле лагеря пришельцев костер точно не разведешь.
После привала Бульвум перекочевал на спину Кирюхи. Парень бодро взвалил на себя пришельца. Хорошо ему, молодому да сильному. Судя по тому, как племянник Степана Макарыча взялся за дело, он способен тащить моего маленького серого друга до самого хребта. Это я – уже старый, ни на что не годный, выгнанный из армии за разгильдяйство, – сдох после двух километров, а в Кирюхе много сил.
Возвышенность поросла молодым осинником. Летом тут наверняка непролазные заросли, но сейчас из снега торчали одни прутья. Мы пошли напролом, давя их лыжами, получая в ответ хлесткие удары по коленкам и другим местам, порой весьма деликатным. Небо стало светлее, хотя до рассвета оставалось не меньше двух часов. За это время нам необходимо достигнуть расселины, чтобы войти в нее под покровом темноты незаметно для охраны пришельцев. Я надеялся, что проход не завален снегом – все-таки на дворе стоит декабрь, за исключением вчерашнего бурана, больших снегопадов не было. Потому что другой путь, напрямую через перевал, настоящее самоубийство. Достаточно одного летающего катера, вроде того, с которым мы столкнулись вчера, и наши кости, разбросанные по хребту, будут собирать археологи будущего.
Осинник превратился в смешанный лес, березы вперемежку с кудрявыми кедрами. Под сводами ветвей стояла мертвая тишина: не ухали совы, не стучал дятел, только раскачиваемые ветром стволы негромко скрипели и шуршал снег под лыжами. Сквозь кроны проглядывали снега Тамаринской стрелки. Из-за необычного сияния за хребтом деревья отбрасывали замысловатые синие тени, превращая лес в инопланетные джунгли.
До конца маршрута оставалось километров пять, когда Степан Макарыч вдруг остановил группу, подняв лыжную палку. Мы послушно прекратили движение. Штильман и Кирюха остались на своих местах, а я подъехал к деду. И сразу увидел то, что привело его в замешательство.
Белеющие в сумраке березовые стволы, между которых пролегал наш дальнейший путь, облепила непонятная вата, беспорядочно торчавшая во все стороны. Щелкнула кнопка, и фонарь Степана Макарыча осветил одно из деревьев.
У меня перехватило в горле.
Вата была цвета яичного желтка.
При виде желтых зарослей в луче фонаря я едва не поседел.
