ГЛАВА 13
…БЕЗ ВРЕМЕНИ…
Я очнулся из-за сковывающего тело холода и очень неудобной позы, в которой лежал. Стараясь припомнить, сколько раз за последние сутки терял сознание из-за ударов по голове и взбрыкиваний Советчика, я слегка поворочался, а когда мысли наконец перестали путаться, попытался подсчитать, сколько у меня осталось времени. Когда я в последний раз смотрел на таймер там было что-то около двенадцати с небольшим часов. Переправа… разговор со Смолкиным… наемники…
Я поморщился – голова раскалывалась. Нет, ничего не выйдет, тем более, я не знаю, сколько времени лежал в отключке после удара Бобуазье. Остановимся на том, что, по словам Чочи, у меня есть время до утра. Да, и все это время мне, кажется, предстоит провести здесь, в Леринзье. Кстати, где именно я нахожусь?
Я чихнул и открыл глаза.
Это оказался сплетенный из желтых сухих прутьев шар двухметрового диаметра. Сквозь широкие просветы между прутьями были видны облака… несколько ближе, чем обычно. С трудом встав, я осмотрелся.
Шар торчал на конце длинного и тонкого вертикального шеста со ступенями-перекладинами, крепившегося к осевому стволу Леринзье, хитросплетения которого виднелись далеко внизу. Слева и справа было еще с полтора десятка таких же шаров, но кто в них находился, и находился ли кто-то вообще, разглядеть было невозможно.
Я осмотрел конструкцию шара и обнаружил в его верхней части две деревянные петли и тянувшуюся по кругу щель. Таким образом, из шара можно было выбраться, да вот только накрывающий его колпак был примотан длинным прутом, заменяющим замок на обычной двери.
Просунув пальцы в щель, я попытался сначала развязать, а затем сломать прут, но вскоре понял, что без ножа или просто чего-то острого сладить с ним невозможно. Отказавшись от этой мысли, я встал на колени и посмотрел вниз. На натянутом между основаниями шестов полотнище сидел паучник. Я лег, скрючившись, и приник лицом к самому большому просвету между прутьями.
– Эй ты! – крикнул я. – Слышь, верзила!
Он медленно поднял голову, и я узнал Боба. Смуглое, заросшее черной щетиной лицо было спокойным.
– А, это ты, Боб? – крикнул я. – Хорошо сидим, а?
Он молчал.
– И долго это будет продолжаться?
Меланхолично пожав плечами, паучник отвернулся.
Немного подумав, я избрал определенную линию поведения и стал орать:
– А как, интересно знать, вы затащили мое бесчувственное тело в эту клетку? Вы же не фенголы! Тяжелая, наверное, работенка? Слышь, громила! Поговори со мной!
Он не реагировал, но я не унимался.
– Ты таки стукнул меня по голове, как и обещал. Так что за мной должок, а свои долги я всегда отдаю! Объясни, для чего нас тут держат? Что собираются с нами делать? А по нужде можно выйти – или прямо отсюда?
– Ды можешь задгнудься? – наконец отреагировал он. – Чего берещишь? Не бидишь, я думаю!
– О чем? – крикнул я. – О философском наполнении понятия Святой Веревки? Или о мистической двойственности Божественных Шнурков? А может о блаженстве вечного движения по Бесконечному Канату под аромат улбона и… – тут я понял, что перегибаю, и изящно закруглился: – Говнюк!!
– Не шуди со сбядыми бещами, – откликнулся паучник.
Махнув рукой, я встал. Сильно болела голова, меня то и дело пробирал озноб, а в довершении всего очень хотелось есть, но еще больше – пить.
Я потер слезящиеся глаза, вцепился в колпак клетки и стал изо всех сил трясти его. Прутья затрещали, но не поддались. Шест начал раскачиваться.
– Не дури, Рыжий. Убадешь вниз – расшибешься в лебежку, – равнодушно предупредил снизу Боб. – А не расьшибешься, даг я тебя добью.
Я отцепился от прутьев, лег, приблизил лицо к облюбованному просвету и заорал него:
– Я-не-рыжий-я-блондин! Понял, мохорылый?! Вот ща как плюну на тот дырявый таз, который у тебя вместо башки!
Боба посмотрел на меня, встал и, неторопливо перейдя на другое место, куда бы я при всем своем желании не смог бы доплюнуть, снова уселся.
– Эй дам, мля, хвадид, мля, горланидь! – донесся сиплый голос из соседней клетки. – Задолбал, мля, своими воблями!!!
– А ты тоже заткнись, пенек трухлявый!!! – взревел я, как зверь бросаясь на прутья. Из ближайшей клетки на меня смотрело чье-то лицо. – Тоже мне, затвердевшие, э-э… фекалии ящера- заточкина!
– Во гаг бухдид, сучий бодрох! – удивился сиплый. – Я и не слышал дагих, мля, жудгих слов. Даг чдо эдо за сдрашные фегалии? Ды гдо?
– А ты кто? Местный?
– Да. Зовуд – Грандуазье.
– Крантуазье? Крант, значит, – решил я. – А меня – Уиш. Кранты нам, а, Крант?
– Дочно, – согласился он.
– А за что сидишь?
– Я – улбоноград, – гордо сообщил он. – Лучший сбециалисд в Леризье бо эдому делу. Угнал бозавчера чедырех улбоноб из загона самого большого Мануазье, но, мля, бчера бобался. Набился, мля, и бо бьянке бобался…
– По какой Бьянке? – не понял я. – А, по пьянке… Я здесь тоже, можно сказать, по пьянке. И долго нас тут будут держать?
– Бас – не знаю. А меня до бечера. Бечером быбедуд и… мля… – раздался сиплый вздох.
– И что?
– За гражу грубного болзучего сгода нагазание одно – беребка.
– Святая? – подковырнул я.
– Нет, мля, не Сбятая. Обычная. С бедлей, мля.
– С петлей? Повесят, что ли?
– Гаг бить дать, бобесят… мля!
– Хреново тебе, – посочувствовал я. – Наверное веселишься теперь?
– Да. Хохочу, мля, до усрачги. Дагой, мля, беселый, что ходь сейчас на гладбище. А дебя за чдо?
– Не знаю.
– Може, приняли бас за агендов Сбена Гленсуса? А он, мля, с нашим ругободстбом не в ладах. Догда и бам хреново бридется…
– Чоча! – заорал я во всю силу легких. – Лата! Пат-Раи, вы здесь?
– Здесь, мля, – донесся после паузы из дальней клетки приглушенный голос Латы. – Сидим тут, мля, и слушаем ваши интеллигентные разговоры. Уши вянут, желтеют и опадают. Чего вопить, спрашивается?
– Скучно мне, – буркнул я и, отцепившись от прутьев, присел на ажурный пол. Внизу Бабуазье продолжал медитировать. Ни к каким результатам поднятый мной тарарам не привел – меланхолия паучника была непрошибаема. Я опять взялся за прутья и крикнул:
– Смолкин, а вы здесь?
Ответа не последовало, и я, набрав в грудь побольше воздуха, собрался уже было огласить весь
