– Смолкин, – негромко позвал я. – Откупорьте еще вон тот шар! Только слышь, Крант, не вздумай шум поднять. Удавлю!
– Не буду, мля, не буду! В моих же индересах, браделла!
Чоча спускался не очень уверенно. Чувствовалось, что раненая нога здорово досаждает ему. Вслед за мной он грузно спрыгнул на полотнище и тихо выругался от боли. Я помог спуститься Лате, у которой подол платья потерял изрядный кусок – им теперь была обмотана Чочина нога.
– Совсем плох, Рыжий? – осведомилась Лата, поправляя волосы. – К чему были все эти крики? И особенно песенки?
– Крики были нужны, чтобы вывести из себя паучника, – пояснил я. – Чтобы ему захотелось забраться в клетку и как-нибудь заткнуть мне рот. А песню я пел, чтобы не дать ему почувствовать фенгола, когда тот вытаскивал нож. Я ж не сидел, как вы, без толку, а любым способом пытался освободиться. И еще раз… – тихо добавил я, – назовешь меня Рыжим – отшлепаю!
С соседнего шеста спрыгнула коренастая кривоногая фигура. Паучник Крантуазье быстро приблизился к нам. Одет он был в такую же, как и у остальных его соплеменников, перепоясанную рубаху, имел такие же черные спутанные волосы до плеч, но растительность на его лице уже потеряла право называться щетиной, превратившись в куцую бородку. Зеленые зрачки узких глаз перескакивали с одного лица на другое и в конце концов остановились на мне.
– Ну, здоробо, брадба! – просипел он. – И дебе брибед, грасуля! Бога сбусгался, усбел, мля, бридумадь, гаг нам быбрадься одсюда.
– Как? – спросил я.
– Надо быбусьдидь набрирученных улбоноб.
– Чего-чего? Если ты собрался тут же заняться своим любимым делом, то лучше сразу лезь обратно!
– Ды не бонял меня! Нам, мля, надо быбрадься из города, бравильно? А бод нами – цендральные гбардалы. Дуд же схбадяд! Но если быбусдить небрирученный молодняк, боднимедся, мля, дагой дарарам, чдо, можед быдь, удасдься бросгользнудь. Дело дебе гоборю! Дуд рядом, мля, загон с дикими зберюгами. А иначе, мля – шабаш бсему. Берь мне, брадуха!
– Ну ладно, – согласился я. – Веди нас. Чоча, ты как?
– Нормально, – буркнул Пат-Рай. – Крови много вытекло, но пока смогу делать, что требуется.
Я забрал у Смолкина кинжал и сказал Чоче.
– Тут еще где-то валяется нож.
– Бод и ладушки… – Крант подошел к пока не подававшему признаков жизни Бобу, сорвал с его ремня лезвенный бич и взмахнул им. Кончик бича описал в воздухе свистящую дугу и послушно улегся у ног паучника. Лата тем временем нашла нож.
– Дабненьго, мля, не держал в руках эдой игрушки, – Крант стал осторожно сворачивать бич кольцом. – Дбигай, мля, за мной!
Возле края полотнища, к которому нас подвел Крант, обнаружился узкий, полого уходящий вниз мостик, а под ним – еще одно полотнище, огороженное по периметру сплошной полутораметровой стеной из туго натянутых канатов. Между ними шевелилась покрытая белесыми волосами вонючая масса. За это время я как-то попривык к пропитавшему весь Леринзье улбонскому духу, но сейчас особо плотные миазмы обволокли нас, заставив Лату прижать ладонь ко рту.
– Чую, мля, забах одчизны! – пробормотал Крант и указал на один из углов загона. – Бидишь эдо, брадуха?
– Вижу, – подтвердил я.
В углу над полотнищем возвышалась башенка – круглый помост на толстом шесте с перекладинами. В центре помоста сидел очередной паучник. От башенки наискось вверх тянулись две веревки. Других горожан в поле нашего зрения не было.
– Эдо Зануазье, вердухай.
– А чего такая слабая охрана?
– Бо-бербых, мля, ночью она убеличибается, бо-бдорых, загон бринадлежид Большому Мануазье, очень грудому боссу, мало гдо осмелидся набасдь. Б-дредьих, мля, – гордо добавил он, – меня-до босадили! Тбой бедучий бацан сможед бырубидь его?
Всеґтаки я иногда не совсем понимал, что он говорит. Уразумев наконец смысл вопроса, я переадресовал его Смолкину:
– Эй, летучий пацан, сможешь вырубить того вертухая?
– Н-нет… – неуверенно пробормотал фенгол. – После двойного посещения… вы сами знаете чего, Салоник… я чувствую себя несколько не в форме…
– Ясно! – пренебрежительно перебил Крант и глянул на Чочу: – Эдод двой гореш гажедся мне более дердым чубагом, но у него, мля, не лады с ногой. Даг чдо, мля, бридедся рабодадь нам с добой, брадуха.
– Придется, – согласился я.
– Дольго ды бросдо пригрыбай меня. Я сам уберу его… бошли.
– Откуда взялись все эти веревки и канаты? – очень тихо спросил я чуть позже, когда мы уже спустились по мостику и теперь медленно пробирались по самому краю полотнища вдоль внешней стороны канатной ограды, по направлению к сторожевой башенке. – Где вы набрали столько материала?
– Ды че? – Крант удивленно глянул на меня. – Сбледения делаюд улбоны.
– Улбоны?
– Ну, мля, гонечно! Они их быблебыбаюд изо рда в обределенное бремя года.
– Но ведь эти… сплетения, они же разные…
– Брабильно. Забисид од дого, в гагом бозрасде улбон и чем его, мля, гормидь. Од древесных лисдигоб будед один резульдад, а от драбы и бобегоб, собсем, мля, другой… Ладно, бобазарим об эдом позже… сейчас…
Мы уже находились прямо под круглым помостом, возле толстого шеста с перекладинами. Всего лишь на расстоянии вытянутой руки, отделенные только канатной изгородью, копошились, извивались, сновали из стороны в сторону и терлись друг о дружку большие, средние и совсем маленькие тела, покрытые волосами от бледно-салатового до густо-зеленого оттенка. Эти неприрученные улбоны были, кажется, гораздо подвижнее, агрессивнее и вонючее своих одомашненных собратьев. Наполняющая воздух вонь достигала запредельной консистенции – теперь я просто утратил всякие обонятельные способности.
– Сейчас я залезу наберх… – прошептал Крант. – А ды, мля, сдой здесь. Гаг дольго сгажу:'Годоб!' – зоби сбоих горешей, беререзай ганады и зразу одбрыгибай. Эди дбарюги не замечаюд ничего богруг, гогда голодны. Собсем, мля, збереюд. Могуд забросдо сшибить. Беро с добой?
Я непонимающе уставился на него.
– Гоборю, беро не бодерял?
– А! – я кивнул и извлек из-за пояса кинжал с зазубренным лезвием. – Не потерял. Почему они голодные?
– Бочему, мля? Да бодому, чдо их еще не гормили… – паучник нахмурился, посмотрел куда-то назад, тихо выругался, и зашипев: «Будь годов, брадуха!» – быстро полез по шесту, одновременно стягивая с ремня лезвенный бич.
Ничего не поняв, я оглянулся.
По двум канатам медленно двигалось какое-то устройство, напоминавшее чан на роликах, влекомый упряжью из пары улбонов, на каждом из которых сидело по два паучника.
Улбоны в вольере засуетились и стали сбиваться в кучу на нашей стороне. Один из сопровождавших чан паучников приподнялся в седле и указал вниз пальцем.
– В-А-Й! – раздалось сверху и мимо меня пролетел вертухай.
– Годоб!!! – сипло взревел Крант, и его ноги показались над краем круглого навеса.
– Лата, Чоча, Смолкин! – заорал я, одно за другим перерезая волокна канатов. – Сюда, живо!
Зверюги уже сгрудились под ограждением, они извивались, залезали один на другого, и теперь на
