Леди неукротимость

позади башни. Офелия, спотыкаясь, шла за ним. Ее присутствие раздражало Алексиса. Что она знает о настоящем мире, о жестокости, которая и была его жизнью?

– Ты мог бы поговорить со мной, – сказала она.

Чувствуя вину за свою грубость, Алексис по­смотрел через плечо и попытался ей улыбнуться. Ее ответ был совершенно непропорционален тому ко­личеству энтузиазма, который ему пришлось проде­ монстрировать. Она вспорхнула и, чуть ли не тан­цуя, приблизилась к нему. Встав на цыпочки, она . подставила губы для поцелуя. Алексис слегка при­коснулся к ней губами и отошел к дереву, чтобы привязать Тезея. Она ждала, пока он закончит. За­тем он взял ее под руку, и они направились к Башне. Всю дорогу Офелия непрерывно щебетала.

Он привык к ее пустым разговорам, привык не обращать на них внимания и все время воз­вращался мыслями к раненым, которых он взял под свою опеку. Вэл и все остальные пострадали больше от некомпетентности собственного коман­дования, чем от врага. Один человек оставался два дня без воды, прежде чем кто-то вспомнил о том, что ему нужна помощь.

Он не должен постоянно думать об этих людях. Сейчас нужно было подумать об Офелии. Алексис постарался отогнать прочь мысли о раненых, кото­рые ожидали его дома.

– Алексис, ты меня не слушаешь, – сказала Офелия.

– Извини. Что ты сказала?

– Я сказала, что твоя мать не нанесла нам визита. Ты же знаешь, как много значит для меня ее отношение. А до тех пор, пока она не заедет к нам, я не смогу появиться в замке. Что мне нужно сде­лать, чтобы завоевать ее благосклонность? В конце концов, все знатные семьи графства принимают меня.

Алексис поклонился перед дверью и пропустил Офелию вперед. Они поднимались по лестнице на­ верх, и Алексис заметил, что улыбается, слушая ее.

Опершись о стену, Алексис рассматривал окружаю­щий пейзаж, а Офелия тем временем рассказывала ему о том, как высоко ценят ее в высших кругах местного общества.

– Алексис, ответь мне.

Он сделал глубокий вдох, а затем выдохнул.

– У меня с матерью мало общего, но одну особенность мы разделяем: мы не любим, когда нас используют.

Офелия положила ладонь на его руку. Впервые за все то время, что они находились на вершине башни, Алексис посмотрел на нее. Привычное сияю­щее выражение исчезло с ее лица.

– Я тебя не использую, – сказала она. – А ес­ли я и делаю это, то я позволяю взамен поль­зоваться мною.

– Я знаю, что тебе от меня нужно.

– Возможно. Но всего ты не знаешь.

– О?..

– Знаешь ли ты, какое удовольствие мне до­ставляет просто смотреть на тебя? – спросила она. – Если бы волшебник превратил твоего Тезея в мужчину, он был бы похож на тебя – весь черный огонь и трепет. Я наслаждаюсь обладанием этим огнем.

– Ты говоришь более убедительно, когда снова заводишь разговор о визите моей матери. – Он смотрел на ее губы. Она закусила нижнюю губу. Вдруг она широко развела руки в стороны.

– И все-таки я хочу тебя. И не моя вина в том, что мне нужно еще многое другое.

– Нет, – сказал он скорее себе, чем ей. – Я не должен жаловаться. Ты хочешь не больше, чем я сам заслуживаю.

Он встал спиной к стене и посмотрел прямо в лицо своей любовнице.

– Покажи мне. Покажи, как сильно ты хочешь того, что я могу тебе дать, и я поговорю со своей матерью.

* * *

По возвращении в Мэйтленд Хауз Кейт застала свою мать и тетушку Эмелайн в обществе старых друзей, дам из Гришемского религиозного общест­ва. Хорошие манеры запрещали ей сражу же от­ правиться на встречу с мистером Поггсом. Она сидела в гостиной вместе с дамами, помешивая ложечкой чай и наблюдая, как мама разговаривает со своими гостями. Мама была счастлива. Кейт знала, что мама любила тетушку Эмелайн, и Офе­лию, и Мэйтленд Хауз, и ту утонченную жизнь, которую она снова вела. Она грациозно расхажи­вала между дамами, предлагая закуски и даря всех искренними комплиментами.

Наблюдая за мамой среди кружевных штор и парчовой мебели Мэйтленд Хауза, Кейт вернулась к прошлому. Пустыня. Они заблудились, и восход солнца застал их на открытой местности. Папа ос­тановил обоз, и они жарились под палящим солн­цем до тех пор, пока ночь не спустилась на землю и они снова могли продолжить свой путь. Мокрая от пота, Кейт проснулась, почувствовав прикоснове­ние к коже холодного ветерка. Она выскочила из фургона в гостеприимную ночь, но, увидев мать, она чуть было не залезла обратно. София вытащила из фургона ящик, а мужчины в это время привязы­вали животных.

Мать накрыла ящик кружевной скатертью. Эту скатерть она привезла из Англии. Затем она на­ клонилась, подняла серебряный канделябр и поста­вила его на середину скатерти. Кейт с испугом смот­ рела на эту серебряную штуку. Отец сказал, что они должны выбросить все тяжелые вещи. Кейт попятилась назад и стала подглядывать за матерью из-за фургона.

София как раз наливала чай в фарфоровую чаш­ку, когда Тимоти Грей проходил мимо с упряжью в руках. Отец выронил упряжь и уставился на свою жену. София не обращала на него внимания. Она пододвинула коробку к столу, сооруженному на ско­рую руку. Устроившись поудобней, она подняла фарфоровую чашку, поднесла ее к губам и сделала глоток.

– София, – сказал Тимоти.

– Мои вещи должны оставаться при мне. Со мной должны быть мое белье и фарфор. Может, и я нахожусь в дьявольской глуши, но и здесь я по-прежнему остаюсь воспитанной женщиной.

Тимоти махнул рукой и поднял упряжь.

– Нам нужно ехать. Сейчас. Волы могут сдох­нуть, если мы не раздобудем для них воды. Если они сдохнут, то мы последуем за ними, ты же зря тра­тишь воду на чай.

У Софии дрожали губы. Она сделала еще один глоток.

– Дома, наверное, как раз пьют чай.

– О Господи! – Тимоти на секунду закрыл гла­за, прежде чем отойти от жены. – Мы почти гото­вы. Ты можешь взять с собой фарфор или серебро. Но либо то, либо другое.

София закусила губу, а затем снова отпила из чашки. Кейт видела, как отец удаляется от матери. Слезы жгли ей глаза, и поэтому она усиленно от­гоняла их прочь.

София продолжала сидеть и пить чай, а вокруг нее мужчины и женщины готовились сразиться с пустыней за свою жизнь. Усталая и испуганная, Кейт выскользнула из-за фургона и подошла к ма­ тери.

– Мама. Мама, нам пора ехать.

– Я знаю, дорогая. Еще несколько минут. Ты же знаешь, какая я. После чашки чаю я смогу вынес­ти все что угодно.

Кейт было тогда четырнадцать лет, но в ту ночь она поняла, что храбрость может выглядеть по- разному. Некоторые кричали, чтобы подбодрить себя, некоторые всё сносили молча. Мама же держа­лась за свой аристократизм. Кейт плюнула бы смер­ти в лицо; мама перед лицом смерти разливала чай.

И только потому, что Кейт понимала одиночество и мужество матери, она была готова примириться с элегантной английской чванливостью и скукой. Но она не была уверена в том, на сколько хватит ее терпения.

Беседа с мистером Поггсом заняла почти всю вторую половину дня. Руководить предприятиями через океан было сложно и обременительно, но Кейт обещала матери, что пробудет в Англии шесть месяцев и только потом уедет в Сан-Франциско.

Прошло уже больше месяца с тех пор, как они прибыли в Лондон, и все это время Кеш как-то удавалось вести семейные дела с помощью почты. Согласно завещанию отца, контроль за состоянием семьи Грей переходил в руки Кейт. Она должна была наблюдать за капиталовложениями в судовую