Достойный наследник

— Ты не уходишь. Послушай. Все должно кончиться здесь. Отсюда ты еще можешь повернуть и вернуться в Приют. Ко времени, когда ты туда доберешься…

— Нет.

— Тогда по крайней мере останься со мной на ночь. Мы оставим коней и повозку в святилище Длани, я найду где-нибудь комнату и мы сможем поговорить. — Дория что-то быстро пробормотала, оставила вожжи висеть в воздухе, поднялась с облучка и нырнула в фургон.

Она стояла, выпрямившись во весь рост.

— Клянусь, Джейсон, или ты кладешь все это назад и остаешься на ночь со мной — или я Подчиняю тебя. — Она повернулась вполоборота к нему, встав почти в боевую стойку. — Клянусь.

— Ты не можешь. — Он ядовито ухмыльнулся. — Тебе нельзя помогать мне, забыла?

— Могу. — Дория чуть улыбнулась. — Один раз. Заклинания у меня в голове, мальчик. Мое… положение не изменится, пока я не использую заклинаний, пока на самом деле не помогу тебе.

— Это не помощь.

— А я говорю — помощь. Ну а теперь — ты даешь, слово?

— Давай, Дория. Попробуй. И чем ты станешь? Ничем, никем — и что будет с тобой?

Она печально качнула головой.

— Не знаю. Но клянусь: если ты — сейчас же — не пообещаешь остаться со мной на эту ночь и выслушать меня, я Подчиню тебя.

— Дория, ты блефуешь.

— Вот как? — Она сглотнула раз, другой. — Что ж, отлично. — Глаза ее подернулись дымкой.

Она не блефовала.

— Погоди! Нет — не надо. — Он запинался. — Согласен, Дория. Согласен, гори оно все. Я останусь на эту ночь с тобой, и мы поговорим.

— Ты будешь слушать меня.

— Согласен. Как скажешь. Только не надо. Пожалуйста.

Дория опустила руки, поза ее больше не была угрожающей.

— Вот и славно. А теперь давай приготовимся пройти таможню.

Говорила она ровно, почти беззаботно, но лоб ее покрывали бисеринки пота, а руки тряслись, пока она не сжала ладоней.

Осмотр оказался куда более поверхностным, чем представлялось Джейсону: эльф-офицер поинтересовался их делами в Пандатавэе, принял от Дории серебряк за вход, и махнул рукой: проезжайте. И они въехали в Пандатавэй.

В этот самый миг ветер изменился, и на них пахнуло задним двором: Пандатавэй пах, как давно не чищенное отхожее место. Или как Бимстрен в летнюю жару. Только еще хуже.

Дория сморщила нос и почесала его кончик.

— В прошлый раз было много лучше. Но мы скоро привыкнем.

К счастью, ветер сменился снова. Справа на улице тянулись конюшни; Джейсон повернул к ним фургон, колеса заскрипели на «кошкиных лбах».

— Первым делом найдем конюшню, — сказал юноша.

— Нет, Джейсон, сперва найдем себе комнату на ночь. Лошадей и фургон можно оставить моим сестрам.

— Но не мою кобылу. Сначала мы позаботимся о Либби.

— М-м-м… Ладно.

Это постоянно твердили Джейсону и Валеран, и он: сперва позаботься о коне, а уж потом — о самом себе.

Они оставили лошадь — и добрую часть Джейсонова заработка — в третьей по счету конюшне; цены у гнома-конюха были просто-таки грабительские. А потом они пошли на рынок.

Ему все было внове, но — почему-то — казалось очень знакомым. И ему понадобилось время, чтобы сообразить, что это ему напоминает.

Давно, когда он был еще совсем ребенком, до переезда из Приюта в Бимстрен, матушка изредка сама занималась готовкой, давая У'лен отдохнуть. Она всегда готовила одно и то же — блюдо, которое называлось паэлья. Когда она выносила его к столу, отец всегда разражался одной и той же речью — мол, чертовски удивительно, что греческая девушка умеет готовить такие штуки, и Джейсон всегда удивлялся, потому что знал, что его мама и папа приехали из страны, зовущейся Америка.

В ответ она всегда смеялась, и жесткие черты их лиц смягчались. Джейсона ничуть не обижало, что он не понимает этой их шутки, что он оказывается вне мира, где существуют только они вдвоем. Наоборот — ему становилось тепло. Кроме того, он любил паэлъю.

Она была всякий раз другой, но всегда — из оранжевого от шафрана риса, сваренного в курином бульоне и приправленного кучей разных специй, риса, полного всяких вкусностей: маленьких колобков курятины, говядины и баранины, поджаренных до того, что их корочка стала темно-коричневой, крохотных диких луковичек, пресноводных креветок без голов, больших устриц из Семиречья и тоненьких перчиков, всегда зарытых так глубоко, что их невозможно было заметить, пока они не попадали на зуб — тогда из глаз потоком брызгали слезы.

Джейсон обожал паэлъю, и, возможно, не только за вкус. Быть может, за то, что ее готовила матушка — причем специально для него; а возможно, ему просто нравилась эта мешанина из самых разных вещей.

Рынки Пандатавэя чем-то напоминали паэлъю: скопище картин, звуков и запахов, которые ему и в голову не пришло бы смешать… и тем не менее они смешивались.

Стены близ рынка украшали надписи, расхваливающие товар — для тех, кто умел читать, а воздух звенел от криков зазывал и купцов — для тех, кто читать не умел.

Одна из таких надписей привлекла внимание Джейсона. «Ты — мечник или стрелок, у тебя верные рука и глаз и большое честолюбие?» — вопрошала она.

Он успел прочесть это, пока толпа проносила их мимо. Мечом он владел неплохо, а о честолюбии и говорить нечего: он мечтал убить Армина. Но он сомневался, что в объявлении речь шла именно об этом.

— Как мне быть с конем? — спросил он.

— А что с твоим конем? С ним… с ней… все будет в порядке.

— Нет. После. После того, что я… сделаю. Мне может понадобиться срочно удирать из Пандатавэя.

— Верно. Что ж — придется тебе либо сперва забрать свою лошадь, либо найти другой способ выбраться из города и просто-напросто оставить кобылу здесь. — Дория склонила голову набок, глаза ее лукаво поблескивали. — Или ты в самом деле считаешь, что конюх заморит ценное животное голодом, даже пойми он, что от лошади отказались?

— Твоя правда. — И все же мысль бросить кобылу была ему не по вкусу. Но Дория права. Как обычно.

Дория вела его по рынку — мимо корзинщиков, сапожников, бондарей с их новенькими, блестящими на солнце бочонками, мимо пекарни, где запах свежего хлеба перебил на миг вонь старой ослиной мочи и гниющих отходов.

Остановясь у лавочки плетельщика сандалий, она — после долгого торга — купила Джейсону пару сандалий на смену его сапогам для верховой езды, да еще настояла, чтобы мастер укоротил застежки у щиколоток, чтобы они не болтались, пригрозив в ином случае навести на него язвы.

Укоротить ремешки заняло в пять раз меньше времени, чем спор на эту тему.

Следующая остановка была в лавочке Паучьей секты, где толстый, весь в черном жрец с побитой сединой бородой долго — и откровенно, хоть и молча — удивлялся появлению Дории, что не помешало ему продать Джейсону горшочек снадобья от потертостей. Убедившись, что восковая печать на месте и цела, Джейсон сунул его в заплечную, котомку, к сапогам.

Они двинулись дальше.