Одиссей Полихроніадесъ

мое то, что великіе христіанскіе сос?ди Турціи им?ютъ право больше вс?хъ другихъ державъ Европы вм?шиваться въ д?ла мусульманскаго сос?да. Я скажу даже бол?е, — изъ вс?хъ другихъ державъ Запада только Австрія и Россія им?ютъ право вм?шиваться въ д?ла Турціи, стараясь смягчать своимъ миротворнымъ вліяніемъ т? слишкомъ разъ?дающія свойства, которыя обнаруживаетъ мусульманская государственность, предоставленная лишь самой себ?. Об? державы эти должны стараться дополнить своимъ вліяніемъ лишь то, чего недостаетъ туркамъ, — он? должны способствовать развитію и росту того племени въ Турціи, которое бол?е вс?хъ способно къ умственному труду, къ торговл? и мореплаванію, промышленности и философіи, къ словесности и къ изящнымъ искусствамъ, возвышающимъ духъ нашъ и украшающимъ нашу жизнь. Мн? не нужно, я полагаю, посл? этого перечисленія объяснять бол?е, про какое племя я говорю. Подвиги эллиновъ и творенія ихъ издревле сами говорятъ за себя. Zito!

И онъ выпилъ сразу весь стаканъ.

Тогда и вс? архонты встали съ шумомъ и вс? закричали:

— Zito! Zito Россія! Zito Австрія! Zito Эллада! Ура, господинъ Благовъ! Да здравствуетъ господинъ Ашенбрехеръ! Zito, господинъ Киркориди! Zito, Zito!

— Музыку! — воскликнулъ господинъ Благовъ.

Музыка заиграла героическую п?снь, стаканы звен?ли, архонты продолжали кричать: Zito, Zito! Консулы стоя благодарили и кланялись.

Господинъ Благовъ, увидавъ меня, подалъ мн? полстакана вина и сказалъ:

— И ты пей, и ты кричи Zito!

И я пилъ, и я кричалъ Zito.

XVII.

Посл? р?чи Хаджи-Хамамджи и вс?хъ этихъ тостовъ вечеръ еще бол?е оживился. Кольйо и кавассы разносили вино, кофе и сладкое; огни все сіяли; музыка все играла; печи все топились, и чугунъ ихъ раскалялся все красн?е.

Танцовщицы танцовали то по очереди, выходя одна за другою, то вс? разомъ. Подъ звонъ музыки, все бол?е и бол?е громкой, подъ унылое п?ніе цыганъ и подъ ихъ радостные, дикіе возгласы, къ которымъ присоединялись часто восторженные голоса архонтовъ, выходили одна за другой: Эисме?, Ферземинъ и Зельха?. То наша нарядная царевна кружилась долго на м?ст?, бряцая своими тарелочками и поднимая высоко руки въ шелковыхъ перчаткахъ; то изъ-за нея являлась, прыгая, б?лая и стройная Ферземинъ, также простирая руки съ звонками и также кружась; и она снова удалялась, обойдя Зельху?, а на м?сто ея выходила Эисме?, широко и мягко ступая; и она звонила, и она кружилась, и она выгибалась назадъ, гордо сверкая узкими черными очами. А сынокъ ея, въ феск? и широкой одежд?, кружился между ними, какъ маленькій дервишъ мевлеви?, такъ искусно, что ни разу ни въ чемъ не ошибся и не пом?шалъ ни одной изъ нихъ. И едва только обращалась къ намъ спиной суровая Эисме?, опять съ другой стороны, закинувъ голову назадъ и на сторону, прыгала Ферземинъ, и опять Зельха? восхитительно гнулась вся назадъ предъ нами, какъ н?жная в?твь молодого растенія… И снова кружился мальчикъ въ зеленой ряск?. И цыгане, сами одушевляясь ихъ пляской; вскрикивали пронзительно, и все громче и громче била старуха въ тамбуринъ…

Я сид?лъ въ большомъ кресл? какъ упоенный и ни о чемъ уже не думалъ. Мн? казалось, что я былъ не на земл?! Я слышалъ звонъ и п?сни, вид?лъ танцовщицъ и не вид?лъ ихъ… я слышалъ старшихъ: «Браво, Зельха?! браво! Zito, Ферземинъ! Эисме?, однако, пляшетъ лучше ихъ вс?хъ… Хорошо! аферимъ88, дитя мое, аферимъ! Еще, еще! Браво!..» Но кто кричалъ — я уже не разбиралъ и вид?ть не могъ. Г. Благовъ, проходя мимо меня, спросилъ: «Ну что?, Одиссей?» И, не дождавшись моего отв?та, пошелъ дальше; я вскочилъ и потомъ, опустившись опять въ кресло мое, предался снова созерцательному, тихому восторгу.

Наконецъ меня вывелъ изъ этого полусна Исаакидесъ. Онъ коснулся рукой плеча моего и, подавая мн? газету, шепнулъ:

— Прочти посл?, Одиссей, зд?сь идетъ р?чь о теб?.

— Обо мн?? — спросилъ я съ изумленіемъ.

— Да, о теб?! — отв?чалъ Исаакидесъ, улыбаясь. — Это изъ А?инъ; секретно. Поди, прочти. Но прошу тебя, милый сынъ мой, напиши еще разъ отцу за Дунай, чтобъ онъ возвращался скор?е. Ты видишь, какой господинъ Благовъ д?ятельный; онъ разомъ наше д?ло съ Шерифъ-беемъ покончитъ.

Я взялъ газету, ушелъ посп?шно въ мою комнату и сталъ читать. Корреспонденція изъ Эпира была обозначена крестикомъ. Вотъ что? въ ней было:

«Христіанство р?шительно подавлено въ Турціи. У насъ въ Эпир? христіанинъ — парія, которому запрещено им?ть челов?ческія права. Вс? народы просв?щенной Европы живутъ въ XIX в?к?: только злополучные греки продолжаютъ влачить свое плачевное существованіе среди мрака среднихъ в?ковъ! Увы! Гатти-гамаюны и гатти-шерифы — слова, лишенныя смысла! Пусть не говорятъ намъ объ ужасахъ, совершаемыхъ друзами мусульманами въ Дамаск?, Горан? и другихъ м?стностяхъ Сиріи! Зд?сь въ нашей несчастной стран? не сразу хотятъ истребить христіанъ; зд?сь турки стараются постепенно довести ихъ до отчаянія и гибели. Это еще в?рн?е, потому что мен?е привлекаетъ вниманіе общественнаго мн?нія Европы; кабинеты великихъ державъ, не видя предъ собою потоковъ крови, остаются равнодушными и не сп?шатъ смыть позорное пятно варварскаго владычества съ европейской карты».

Дал?е описывалась кратко, но со всевозможными преувеличеніями, исторія Назли и мои приключенія… Упомянуто было опять и о казни «невиннаго юноши» (и опять не сказано было, что его звали Саидъ, что онъ турокъ, а не грекъ). Про меня было написано такъ:

«Благородный этотъ юноша, по имени Одиссей Полихроніадесъ, отчизной не будетъ забытъ! Вс? проливали слезы при вид? отроческой красоты его, изув?ченной зв?рскими побоями изверговъ. Яніоты толпами окружали его страдальческій одръ. Жизнь его долго была въ крайней опасности. Его почтенная матерь, можетъ быть, навсегда разстроила свое здоровье, видя его на одр?. Мужественный юноша однако оставался в?ренъ иде?, одушевлявшей его. Онъ сказалъ друзьямъ, окружавшимъ его: «Я счастливъ, досточтимые господа мои, что пострадалъ такъ жестоко за в?ру и родину!» Наконецъ усилія почтенныхъ врачей возстановили его здоровье, и эпироты могутъ поздравить себя, что у нихъ однимъ благороднымъ патріотомъ больше. Да здравствуетъ молодой Одиссей Полихроніадесъ, и да хранитъ Богъ благороднаго юношу для блага христіанскаго Востока!»

Я положилъ газету на столъ. Этотъ тонъ, эти слова для меня были столь неожиданны, столь высоки, что я, подавленный ими, не ощущалъ въ первую минуту даже и радости, я сталъ вдругъ задумчивъ и, вздохнувъ глубоко, еще разъ съ уваженіемъ перечелъ корреспонденцію.

«Однако, — воскликнулъ я мысленно, наконецъ, — однако это что-то ужъ слишкомъ! Боже, за что? Ты вознесъ мой рогъ такъ высоко передъ лицомъ вс?хъ людей?»

И я въ третій разъ посмотр?лъ на свое имя. Чисто, ясно: — Одиссей Полихроніадесъ. Это я! и гд? жъ? На какихъ скрижаляхъ неизгладимо изс?чены эти дорогіе мн? звуки? На столбцахъ періодическаго изданія, въ которомъ тутъ же рядомъ, рядомъ со мной, безбрадымъ отрокомъ, красуются монархи, полководцы, писатели великіе и политическіе мужи нашего в?ка! Да, повыше я читаю: «Тогда именуемый Яни Акостанъ-дудаки лодочникъ сказалъ матросу Маттео: «Я разобью теб?, оселъ, морду». На что? матросъ Маттео отв?чалъ ему: «А я кишки теб? вырву и тогда…»

Н?тъ, это глупо. Выше:

«Наши министры точно маскарадные шуты…»

Н?тъ, ниже:

«Хлопокъ, привозимый изъ Америки…»

Н?тъ! Вотъ пошли короли:

«Его величество король Викторъ-Эммануилъ возвратился въ Туринъ».

Вотъ Гарибальди, вотъ императоръ Наполеонъ въ трехъ м?стахъ, волненіе въ Навпліи, вотъ самъ султанъ! И рядомъ со вс?ми ними ты, мой Одиссей, ув?нчанный лаврами патріотизма.

Да! А говорятъ еще, что Исаакидесъ челов?къ скверный и глупый; а онъ вотъ что? сд?лалъ. Н?тъ, я вижу, что эти люди судили поверхностно, что онъ зам?чательный политическій писатель и надежный другъ. И, размышляя такъ, я р?шилъ, что завтра же пошлю эту газету къ матери въ Загоры, и вышелъ опять въ