Одиссей Полихроніадесъ

Дьяволоко?рицо91.»

Все кончено!

А какъ хорошо бы было торгуя богат?ть подъ с?нью русской протекціи!.. Какъ прекрасно было бы и самому съ благоразумною постепенностью стать прежде помощникомъ отца и писцомъ великой державы, какъ Бостанджи-Оглу; потомъ, зам?нивъ усталаго отца, самому сд?латься драгоманомъ… и, наконецъ… вице-консуломъ (кто знаетъ). Да! подобно другимъ обыкновеннымъ грекамъ или славянамъ торговаго сословія въ Турціи, поднять русскій флагъ надъ большимъ и собственнымъ своимъ домомъ въ какомъ- нибудь пріятномъ приморскомъ городк?… Какъ это все разумно и прекрасно!.. И какъ хороши эти милые золотые орлики на красной эмали св. Станислава! Съ какимъ вкусомъ золотыя р?шеточки… Но… Н?тъ… св. Анны я никогда ужъ не получу… Я и большою медалью золотой на столь пышной пурпуровой лент?, которую даютъ русскіе у насъ на Восток? почтеннымъ торговцамъ, людямъ, помогающимъ ихъ д?ятельности, я и этимъ знакомъ отличія былъ бы польшенъ вполн?…

И вотъ… О, горе мн?, горе мн?…

Представилось фантазіи моей въ эту минуту одно обстоятельство изъ того времени, когда я еще жилъ въ Загорахъ, у матери, и учился у Несториди.

Однажды прі?халъ въ то время къ роднымъ своимъ изъ Константинополя одинъ богатый загорецъ. На груди его мирно сіяли рядомъ св. Станиславъ и Меджидіе. Я никогда не видалъ этого и съ глубокимъ чувствомъ и жаднымъ любопытствомъ спросилъ у Несториди:

— Господинъ учитель! Какъ же это такъ, что Россія и Турція столь часто враждуютъ, а онъ христіанинъ, и у него и русскій крестъ, и турецкій ниманъ есть?.. Разв? это можно?

— Отчего же нельзя? Видишь — значитъ можно.

Я поинтересовался узнать, какъ же именно можно достичь такого страннаго сочетанія.

Несториди отв?чалъ мн? такъ:

— Можно даже къ этимъ ниманамъ и эллинскаго Спасителя на голубой лент? прив?сить. Я научу тебя, какъ. Надо д?лать сперва съ турками какіе-нибудь выгодные обороты, поставки наприм?ръ на войско, и пашамъ хорошія взятки давать. Вотъ — Меджидіе. Потомъ русскимъ доносить на турокъ, что они берутъ взятки и что съ ними жить невозможно. Это — Станиславъ. А изъ того, что? заработаешь и отъ турокъ, и чрезъ русскую протекцію, пожертвовать на эллинское возстаніе или на большую школу для борьбы противъ панславизма. Вотъ — Спаситель…

Учитель сначала говорилъ серьезно; но подъ конецъ р?чи онъ не могъ уже удержаться отъ улыбки.

Отецъ мой сказалъ тогда, качая слегка головой: — Что? ты говоришь ребенку!

А мать моя засм?ялась громко и весело воскликнула:

— Учитель всегда говоритъ хорошо!.. Правда это!.. Зач?мъ челов?ку не быть искуснымъ въ этой жизни?

И я посл? этого долго дивился мудрости людей, подобныхъ этому загорцу съ Меджидіе и Станиславомъ, и думалъ: отчего это учитель см?ялся словамъ своимъ и зач?мъ отецъ качалъ ему головой съ укоромъ? Если паша добрый, отчего же не почтить его пріятными дарами; если паша злой, то ч?мъ же, какъ не дарами, умилостивить изверга? А русскимъ доносить на турокъ — это нашъ долгъ; а просв?щенію эллинскому и освобожденію способствовать — тоже обязанность… О разумъ, разумъ!.. сіяющая искра божественная, отличающая словесную тварь, челов?ка, отъ безсловесныхъ!.. Какіе плоды ты можешь принести намъ когда мы управляемся тобою, а не страстями нашими!..

Да! съ помощью разума я построилъ бы новый домъ въ Загорахъ, большой и высокій, и каменный. Корабли бы мои плыли и плыли по морямъ, и въ Марсель, и въ Одессу, и въ Италію, и въ Бейрутъ… И съ пшеницей, и съ шелкомъ, и съ лимонами, и съ шерстью, и съ табакомъ турецкимъ, и тюмбеки? персидскимъ…

Но!.. Она, она… колдуньи дочь… (такъ п?ла мн? вчера пророческая п?сня), она заколдовала «мои корабли», и они не поплывутъ теперь никуда!

Вотъ завтра поутру консулъ позоветъ меня и воскликнетъ:

— Одиссей! Твой отецъ мн? другъ, и я готовъ былъ полюбить тебя, какъ меньшого брата, но ты не достоинъ. Не я ли удостоилъ самъ своею рукой наказать офиціально на улиц? твоихъ оскорбителей турокъ? Не ты ли наслаждался брашенъ въ дому моемъ?.. Иди съ глазъ моихъ, развращенный и лукавый мальчикъ! Не оскверняй больше жилища моего ты, котораго поведеніе такъ несообразно ни съ н?жнымъ возрастомъ твоимъ, ни съ правилами христіанской нравственности. Я все передамъ твоему досточтимому родителю и другу моему…

Такъ сказалъ бы у насъ почти всякій честный глава дома и каждый доброд?тельный архонтъ…

Но если онъ самъ?.. Если она любима имъ… О! Я не ревную… Она мн? отвратительна теперь… Но если?.. Тогда онъ такъ не скажетъ… Тогда еще хуже… Онъ все-таки удалитъ меня… Что? жъ д?лать мн??.. Куда мн? скрыться отъ стыда и вопросовъ, отъ улыбокъ слугъ и насм?шекъ товарищей?.. Боже! Боже! прости мн? и помоги мн? несчастному!..

И еще: если онъ не станетъ даже и говорить такъ много и такъ трогательно, а скажетъ мн?, какъ сказалъ жалкому Понтикопеци слегка, но такъ значительно, подступая къ нему: «Съ Богомъ!» Куда я пойду?

Или онъ и не скажетъ даже «съ Богомъ», а побл?дн?етъ такъ страшно, какъ побл?дн?лъ тогда, поднимая трость на сеиса, и воскликнетъ громовымъ голосомъ: «Вонъ! негодяй!..»

И изъ-за чего? изъ-за чего? И зач?мъ было это?.. Стыдъ, глупость, гр?хъ, позоръ безсмысленный!..

Такъ я уснулъ, наконецъ, утомленный и веселымъ вечеромъ, и горемъ ночнымъ, на обломкахъ и прах? Сизифова камня…

Но камень этотъ низринулся съ крутой высоты лишь въ одномъ воображеніи моемъ!.. Онъ лежалъ спокойно, не у вершины (ибо мы вс? въ жизни Сизифы, и у кого есть та неподвижная вершина, которой можно достичь, катя этотъ тяжкій камень жизни? Не у вс?хъ онъ падаетъ внезапно внизъ; но или сама вершина, влекущая насъ, отодвигается по м?р? приближенія нашего и зоветъ насъ снова къ себ?, или камень, откатываясь хоть и немного назадъ при каждомъ усиліи нашемъ, никогда не можетъ достичь до того райскаго жилища радости и покоя, гд? розы растутъ безъ шиповъ)… И мой камень не упалъ и не разбился, и не у мечтательной вершины этой лежалъ, а лежалъ онъ лишь тамъ же, гд? былъ и вчера, до поц?луя, на диван?; онъ былъ все у того же русскаго порога, отъ котораго никто отгонять меня и не грозился.

Открылъ я мои очи, смеженныя сномъ, взглянулъ я на окно, озаренное солнцемъ, прочелъ я «Па?теръ Имо?нъ»92, од?лся и посп?шилъ въ школу все еще смущенньй и задумчивый, но готовый мужественно трудиться и не прилагать новаго зла ко злу, уже совершонному, не прилагать унынія и л?ни къ легкомыслію и разврату…

Въ училищ? я былъ старателенъ, благодаря моей настойчивой способности къ учебному подвигу, но невольно и страдальчески разс?янъ; я забылъ, кто былъ Калликратидъ, и въ чемъ онъ былъ такъ благороденъ, и какъ онъ погибъ. И потомъ такъ глупо и неправильно написалъ слово «Эвніа», что вм?сто «благосклонности» вышло «постель»…

— Не выспался еще посл? вчерашняго бала. Ищешь не благосклонности, а постели… — сказалъ учитель, не гн?вно, ибо онъ уважалъ мое прилежаніе и способности, а лишь съ тонкою улыбкой…

Но товарищи засм?ялись громко, и мн? было это очень непріятно.

Случайное совпаденіе въ смысл? этихъ словъ «ищешь не благосклонности, а постели…» даже ужаснуло меня своею неожиданностью. Я увид?лъ въ этомъ такой со стороны учителя ясный намекъ на мои обстоятельства и на минуту потерялся до того, что вся кровь мн? бросилась въ голову и слезы готовы были политься изъ глазъ моихъ.

Но добрый мой наставникъ, зам?тивъ мое смущеніе, обратился строго къ товарищамъ и заставилъ ихъ молчать, восклицая:

— Утихните! Что? вы см?етесь надъ Одиссеемъ, который лучше вс?хъ васъ. Онъ одинъ разъ только ошибся, а вы? Садись, садись, Одиссей! Прекрасно! Прекрасно, дитя мое.

Я и тутъ чуть-чуть было еще сильн?е не заплакалъ, теперь ужъ отъ умиленія и признательности.

Насилу дождался я окончанія классовъ и поб?жалъ въ консульство, чтобъ узнать скор?й, скор?й мой приговоръ.