Одиссей Полихроніадесъ

— Будетъ на м?сяцъ, — сказалъ Бостанджи-Оглу.

— И прекрасно! — сказалъ Благовъ. — Если хочешь, я теб? сегодня золотыхъ три за это казенныхъ впередъ дамъ, такъ какъ я теб? об?щалъ.

Что? мн? было сказать на эту высокоблагосклонную почтенно-пріятную р?чь благод?теля!..

Я до того былъ пораженъ радостью, услыхавъ, что не только этими заботами о переписк? устраняется для меня всякая мысль объ изгнаніи изъ консульства, но напротивъ того, грозная туча, нависшая на моемъ горизонт?, неожиданно разр?шается злато-плодотворнымъ дождемъ Данаи, — что я не могъ уже влад?ть собой отъ порыва внезапной радости и, вскочивъ за об?домъ со стула, воскликнулъ:

— Я не нахожу словъ, чтобы выразить вамъ мою жив?йшую благодарность, сіятельный господинъ консулъ мой!..

Вс?, и Благовъ, и Бак?евъ, и Бостанджи-Оглу, и даже Кольйо засм?ялись…

Я, смущенный немного этимъ, но все-таки счастливый, с?лъ опять; а г. Благовъ съ насм?шливою улыбкой, оглядывая меня внимательно, зам?тилъ:

— Какъ деньги любитъ! Такъ его со стула даже кверху вдругъ подняло.

Опять см?хъ, въ которомъ уже и я принялъ искреннее участіе…

Но мой см?хъ былъ не тотъ см?хъ, что? у нихъ у вс?хъ; мой см?хъ былъ трепетъ и хохотъ внутренняго праздника души моей…

На вторичномъ возвращеніи моемъ къ вечернему об?ду изъ школы, д?йствительно, я нашелъ на стол? моемъ н?сколько черновыхъ листковъ статистики, переведенной Бостанджи-Оглу, очень разборчивымъ. Я обрадовался имъ какъ н?коему праву гражданства въ русской канцеляріи, убралъ ихъ и с?лъ къ отворенному окну съ видомъ на обнаженныя высоты.

День былъ сухой, зимній день; ясный, веселый и теплый… Слышалось уже приближеніе ранней весны юга; травка въ саду все больше и больше зелен?ла, и сн?га недавняго не видно было и сл?довъ.

Высоты, которыя темн?ли величаво за городомъ предъ окномъ моимъ, были наши же загорскія высоты. Темною ст?ной он? начинаются тотчасъ же къ востоку за янинскимъ озеромъ и даже есть почти у самой вершины ихъ на склон? къ городу маленькое, очень маленькое загорское селеніе Линьядесъ. Б?лые домики его и красноватыя черепичныя кровли были очень хорошо видны изъ консульскаго дома, и я каждое утро, вставая и творя молитву, гляд?лъ на нихъ, вспоминая съ чувствомъ, что дальше, дальше, за н?сколькими такими высотами живутъ вс? мои… Живетъ моя мать дорогая, и бабушка Евге?нко Стилова, и Константинъ нашъ работникъ хорошій живетъ, и Елена служанка наша, вс? т?, которыхъ я съ д?тства любилъ и которыхъ только однихъ я могъ любить безо всякой боязни, безъ колебаній и раскаянія.

Сегодня, когда душа моя вдругъ успокоилась и смягчилась отъ радости, что все мн? прощено, я смотр?лъ на эти высоты еще съ бо?льшимъ чувствомъ. Он? красн?ли все бол?е и бол?е отъ заката, и я думалъ, что в?рно и въ маленькомъ этомъ Линьядес?, котораго б?лые домики такъ хорошо видны отсюда, теперь блещутъ стекла въ пурпурныхъ лучахъ заката такъ, какъ блистали они въ сел? Джудила н?сколько м?сяцевъ тому назадъ, когда, пере?зжая съ отцомъ въ Янину, я въ посл?дній разъ оглянулся назадъ. Такъ я думалъ, хотя этого я вид?ть не могъ.

Я давалъ себ? еще разъ слово быть благоразумнымъ, ц?ломудреннымъ и трудолюбивымъ и напоминать себ? постоянно, что отецъ мой старается и что у него болятъ глаза и некому будетъ чрезъ н?сколько л?тъ, кром? меня одного, быть опорой семь?…

Зельха? была очень далека теперь отъ моихъ мыслей; мн? непріятно было даже вспомнить объ ней, какъ ребенку долго противно вспомнить о сладкомъ кушань?, которымъ онъ неосторожно пресытился и тяжело занемогъ.

Въ такомъ созерцаніи засталъ меня Кольйо. Онъ вошелъ улыбаясь и сказалъ мн? тотчасъ же садясь:

— Я, Одиссей, перем?нилъ мысли теперь… Такая прекрасная погода. Консула дома н?тъ. Пойдемъ вм?ст? за городъ погулять. Тамъ я разскажу о себ? кой-что… такое, что? ты давеча спрашивалъ. Я хочу разсказать теб?, какъ на остров? Іа?кинт?95 я вид?лъ на рук? у одного молодца-грека нарисованную даму въ плать? и съ букетомъ. И какъ нарисована! Какая живопись на кож? челов?ческой! Какъ икона!.. Послушай… Вставай, пойдемъ…

Каково мн? было это слышать? Каково испытаніе мужеству? Я понималъ, что онъ издали съ этого острова Іа?кинта подкрадывался къ исторіи своего голубого кипариса, которую узнать я просто алкалъ…

Я понималъ къ тому же, что теперь за городомъ должно быть очень пріятно… Мн? представилась веселая зелень долины и одинъ домикъ около мощеной дороги направо, и вдали ханъ, и темная дубовая роща около монастыря Перистера, которую я очень любилъ. Съ Кольйо мн? всегда было весело… И воздухъ въ окно прилеталъ прохладный и душистый…

Но я превозмогъ себя и, подавляя глубокій вздохъ, сказалъ, обращаясь къ Кольйо:

— Н?тъ, иди, Кольйо мой б?дный, одинъ! а у меня теперь д?ло сп?шное есть… Не обидься, что я теб? отказываю! Прости мн?…

Кольйо сказалъ: «Пиши, пиши!» и ушелъ.

А я тотчасъ же с?лъ за столъ мой и началъ чисто и крупно переписывать статистику съ величайшимъ терп?ніемъ…

И посл? об?да весь вечеръ и за полночь я писалъ и на другое утро отправилъ г. Благову такъ много и такъ хорошо написаннаго, что онъ съ Кольйо вел?лъ передать мн? т? три золотыхъ и сказать: Очень хорошо! прекрасно! благодарю!

Чего мн? было еще бол?е желать… Глупая любовь моя, казалось мн?, утекла совс?мъ вм?ст? со сн?гомъ…

Прошелъ морозъ, прошла любовь. Морозъ еще вернется хоть на будущій годъ; неразуміе — никогда!..

Прочно лежитъ мой камень теперь у вершины горы, на которую водруженъ столъ Бостанджи-Оглу, покрытый зеленымъ сукномъ. О! гора моя, гора тучная, гора усыренная, надъ которой паритъ такъ всемощно двуглавый орелъ Гиперобойрейской державы…

Однако?.. Лучъ сомн?нія…

Смотри, Одиссей, смотри ты, впрочемъ!.. В?дь все-таки ты не знаешь — вид?лъ ли онъ что-нибудь тогда на диван?, или ничего не видалъ…

Смотри ты… Берегись, злополучный!

III.

Конечно, чувство мое къ «забавной турчанк?» было вовсе не глубоко и такъ противор?чило вс?мъ правиламъ и началамъ, которыя я всосалъ съ молокомъ моей доброй и богобоязненной матери, что я не только не искалъ поддерживать его игрою фантазіи, но скор?е стыдился его искренно и всячески радъ былъ подавить его въ сердц? моемъ.

Какъ всякій молодой христіанинъ, выросшій въ Турціи подъ властью турокъ, я всякое вм?шательство, прямое или косвенное, явное или сокровенное, всякую интригу или демонстрацію счпталъ несравненно важн?е сердечныхъ и романтическихъ чувствъ… О всякой любви вн? законнаго и освященнаго церковью брака окружавшіе меня съ д?тства люди говорили, — кто съ презр?ніемъ и насм?шкой, а кто съ отвращеніемъ и ужасомъ… «Блудница» и «прелюбод?йца» были два имени, которыя безъ отт?нковъ и уступокъ давались вс?мъ т?мъ женщинамъ, которыя изр?дка, среди строгаго и однообразнаго стиля нашей в?ковой византійской жизни, разрывали на себ? покровъ стыда и ц?пи чтимаго обычая… О «симпатическихъ и милыхъ» падшихъ женщинахъ, о мужчинахъ высокаго ума, которые романтическую, н?жную и томительную, но преступную страсть считали бы д?ломъ философскимъ и высокимъ, не мен?е важнымъ, ч?мъ сама наука, и гораздо бол?е занимательнымъ, ч?мъ политика, — о такихъ мужчинахъ едва ли и слышалъ у насъ кто-нибудь (кром? Коэвино, который бредилъ подобными предметами и былъ за то посм?шищемъ всего города).

Отецъ мой о любви почти никогда не говорилъ, хотя самъ и женился по чувству и при условіяхъ особенно поэтическихъ.

У меня остался въ памяти разсказъ отца моего про одного англичанина, которому жена изм?нила,