Чего же еще хот?ть? Хорошо!
Имъ было хорошо и намъ, гостямъ, было хорошо.
Мн?, по крайней м?р?, было очень пріятно. Вечеръ прошелъ разумно, какъ проводятся иногда вечера въ благочинныхъ семействахъ восточныхъ христіанъ.
Кром? меня и Кольйо, были тутъ въ этотъ вечеръ — мать госпожи Исаакидесъ: почтенная старушка, од?тая очень опрятно, въ темномъ плать? и въ черномъ платочк?; она почти ничего не говорила, но держала себя съ важною пріятностью и съ достоинствомъ улыбалась, слушая другихъ. И былъ еще одинъ гость, прі?зжій изъ А?инъ, г. Вамвако?съ, законникъ, молодой челов?къ л?тъ подъ тридцать на видъ. Онъ былъ очень разговорчивъ и казался мн? занимательнымъ и весьма образованнымъ. (Какъ моя встр?ча, такъ и встр?ча Кольйо съ этимъ челов?комъ въ этотъ вечеръ оставила довольно значительные сл?ды на посл?дующихъ нашихъ думахъ и осталась не безъ вліянія на нашу судьбу.) Панталоны у него были гораздо уже, ч?мъ у Исаакидеса и другихъ нашихъ янинскихъ, почти такіе же узкіе, какъ и у Благова и Бак?ева и какіе-то яркіе. И не только панталоны, самъ онъ весь былъ очень узенькій, длинненькій, высокенькій, жиденькій, бл?дненькій. И головка его по росту была слишкомъ маленькая. Только бакенбарды довольно густы и велики.
Я помню, что я долго не могъ дать себ? отчета въ томъ впечатл?ніи, которое онъ производилъ на меня. Какъ будто бы оно было нехорошо… А, впрочемъ, какъ будто и хорошо. Хорошо было оно потому, что въ немъ было съ избыткомъ зам?тно все то, что? я привыкъ уважать и о чемъ даже и мечталъ нер?дко для себя.
Обучался онъ въ просв?щенныхъ и свободныхъ А?инахъ, въ университет?. Платье европейское, и даже модное (хотя къ благовскому европейскому платью оно относилось, какъ «листъ поблекшій и пожелт?лый, гонимый осеннимъ в?тромъ», относится къ созр?вшему бутону, но все-таки…), говоритъ языкомъ самымъ тонкимъ и высокимъ. Громитъ деспотизмъ. Хвалитъ а?инскую мостовую. Ц?почка у него большая золотая на часахъ и ключикъ такой, какого я еще и не видалъ: не особенный, отъ часовъ, а такъ прямо возьметъ онъ за шишечку какую-то у часовъ пальцами, небрежно раскинувшись на диван?, затрещитъ шишечка тихонько, и завелись часы.
(Усовершенствованіе все! А мы подъ игомъ все назади!..)
Говорилъ г. Вамвако?съ много.
Неумолкающая его бес?да была впрочемъ очень разнообразна и содержала въ себ? много поучительнаго и для меня новаго. Онъ говорилъ объ итальянскихъ п?вцахъ, о томъ, что бываютъ два рода теноровъ, tenore di forza и tenore di grazia, что самъ онъ tenore di grazia.
Потомъ онъ радовался изгнанію короля Оттона и декламировалъ стихи изъ политической драмы Александра Суццо.
«Мы, эллины, стали посм?шищемъ вселенной», декламировалъ онъ нарасп?въ и очень громко.
Онъ хвалилъ старика Гриваса; разсказывалъ, что онъ у себя въ им?ніи ходитъ самъ вм?ст? съ рабочими въ національной одежд? и длинною с?кирой рубитъ колючіе кусты… И прибавлялъ, что одно только не хорошо: «Гривасъ становится страшенъ для свободы эллинской. Онъ набираетъ ц?лое войско охотниковъ, и н?тъ ли у него коварныхъ замысловъ?..»
Еще онъ сообщилъ госпож? Исаакидесъ, какую онъ траву пьетъ отъ гемороя и сколько было у него прежде мозолей и какъ онъ ихъ свелъ.
Итакъ, нельзя не согласиться, что р?чи Вамвако?са были и разнообразны и полны полезныхъ св?д?ній. Все это: Всенаучница аттическая, платье, языкъ ?укидида и Іоанна Златоуста, ключикъ, свободолюбіе и медицинскія общеполезныя св?д?нія, — это все хорошо…
Но я не могъ р?шить нав?рное, хорошо ли, что головка его мн? казалась ужъ очень мала, а бакенбарды велики, и что онъ все глаза поднималъ къ небу и слишкомъ былъ «тарахопіо?съ» (многомятеженъ) какъ родъ іудейскій… что онъ былъ безпрестанно на ногахъ, въ то время, когда мы вс? сид?ли истово и чинно на длинномъ диван?; или то, что онъ раскидывался на диван? уже слишкомъ близко отъ хозяйки… Или вдругъ опять вскакивалъ и начиналъ нап?вать, чуть не прыгая, п?сенку любовную (пріятнымъ, впрочемъ, голоскомъ, и опятъ очи къ небу)…
И такъ онъ то туда, то сюда, и руками, и глазами, и ногами… и голову назадъ, и голову направо, и голову нал?во… А мы вс? — Исаакидесъ, Кольйо, и я, и об? госпожи! Исаакидина и матерь ея — сидимъ и смотримъ на него. Не знаю, какъ сказать… какъ будто бы нехорошо… А можетъ быть это происходитъ отъ свободы политическихъ нравовъ въ Греціи и для этого самаго проливали кровь Канарисъ, Міаули и Караискаки! Не знаю!..
Сомнителенъ также показался мн? и другой родъ вольности, которую онъ себ? позволялъ.
Онъ какъ-то все подпрыгивалъ, сгибая кол?нки и подобострастно см?ясь, все обращался къ одной госпож? Исаакидесъ, а не къ мужу или къ матери…
— Кирія!.. о! Кирія!.. Вы не пов?рите, что? за энтузіазмъ можетъ пробудить новый п?вецъ, котораго я слышалъ…
И вдругъ выпрямился; очи печальныя, одну руку къ сердцу, а другую кверху…
И опять, согнувъ кол?нки и улыбаясь, къ ней:
— Кирія! Кирія!..
О государственныхъ волненіяхъ въ Эллад? или о стихотвореніяхъ Суццо говоритъ, языкъ его хорошъ; а насчетъ увеселеній и дамъ: все у него
Изо всего обращенія его съ госпожей Исаакидесъ мн? показался остроумнымъ одинъ только льстивый вопросъ его этой молодой дам?; она вышла по хозяйству приготовить намъ какое-то прохладительное и пригласила съ собой даже Кольйо (который сид?лъ скромно въ углу и подобно мн? большею частію созерцалъ молча а?инянина и слушалъ его), они пробыли тамъ довольно долго.
Едва только возвратилась она, предшествуемая служанкой, которая несла на поднос? сладости, какъ Вамвако?съ бросился съ дивана и, устремляясь къ ней навстр?чу, воскликнулъ съ отчаяніемъ: «А! госпожа моя, вы насъ вовсе покинули! Мы думали, что вы уже
Это «корни пустили тамъ» мн? понравилось.
Такъ продолжалось очень долго. Вамвако?съ занималъ общество; остальные изр?дка прерывали его. Такъ продолжалось до т?хъ поръ, пока наконецъ онъ не усыпилъ старушку мать госпожи Исаакидесъ. Забывъ свою безмолвную важность, почтенная кирія упала потихоньку на подушки софы и уснула. Дочь, см?ясь, разбудила ее, и она ушла.
Кольйо сначала долго не показывался въ пріемной — онъ остался въ прихожей и стыдился взойти при
