— Пусть будутъ дв? картины. Но прежде моя, прежде моя. Зельха?, дитя мое! Слушай, чтобы мн? на глазки твои радоваться! Слушай, сд?лай то, что? я попрошу тебя.
Зельха? положила картинку, встала съ большою готовностью и отв?чала:
— Прикажи мн?, хекимъ-баши113, я сд?лаю…
— Сейчасъ?
— Сейчасъ…
— Поц?луй Одиссея… Я Али-паша янинскій. Я ужасный Али-паша!
Я никакъ не ожидалъ этого, и прежде, ч?мъ усп?лъ я встать съ моего м?ста, Зельха? спокойно, не улыбаясь, даже не колеблясь, не стыдясь, прыгнула ко мн? и, обнявъ меня за шею, поц?ловала въ губы. Я хот?лъ отстраниться въ стыд? и страх?… Но было поздно.
Коэвино хохоталъ, прыгалъ и кричалъ:
— Я Али-паша! Али-паша янинскій… О! изобразите, изобразите мн?, мой другъ, эту м?стную картину. Это очаровательный genre!.. Вотъ мысль этой картины: турчанка-танцовщица и стыдливый юноша-грекъ. А? Разв? не такъ? Это д?йствительность, это истина… Весна! Зелень! Старый фонтанъ, покрытый пл?сенью и мохомъ… и онъ стыдится, а она не стыдится! Дв? простоты! Дв? наивности! Два міра! Дв? души!
Но Благовъ на эту веселую р?чь Коэвино зам?тилъ съ большимъ равнодушіемъ:
— Напрасно вы, докторъ, безпокоитесь такъ о немъ (то-есть обо мн?). Онъ лучше насъ съ вами ум?етъ устраивать свои д?ла по этой части. Спросите у него, ч?мъ онъ занимался съ ней въ своей комнат? въ тотъ вечеръ, когда зд?сь былъ Хаджи-Хамамджи.
Она (счастливая!) не обратила на слова эти никакого вниманія и продолжала смотр?ть картинки. А я? Я изумленный, пораженный вглубь сердца стыдомъ и почти ужасомъ, взглянулъ только на мигъ туда, откуда исходилъ этотъ ровный, насм?шливый голосъ, я бросилъ на лицо его только одинъ быстрый взглядъ испуга и удивленія. И, увидавъ на этомъ бл?дномъ, продолговатомъ и правильномъ лиц? столь знакомое мн? хладное и весело-злое, тихое сіяніе, посп?шно всталъ и хот?лъ итти къ дверямъ. Онъ вид?лъ! онъ вид?лъ все и молчалъ… О, Боже!
Коэвино хот?лъ удержать меня; онъ ласково звалъ, просилъ возвратиться, но я уже былъ далеко. Мн? было до того стыдно, что я и въ комнат? моей, с?въ у стола, закрылъ лицо руками. Онъ вид?лъ все! Отчего же онъ молчалъ? Отчего же онъ не бранилъ меня? Отчего не д?лалъ мн? наставленій? Снова тайна, снова загадка сфинкса. И мн? придется можетъ быть разбить себ? голову, если я не разгадаю ея.
Опятъ какъ и тогда «т?мъ печальнымъ вечеромъ» я слышалъ шаги по большой зал?.
Консулъ и докторъ ходили по ней взадъ и впередъ и разговаривали по-французски.
Они то подходили къ моей двери, то удалялись отъ нея. Обо мн? они не говорили ни слова. Видно было, что они всему тому, что? меня такъ тревожило, не придавали никакой важности. Я слышалъ отрывки ихъ бес?ды, но эти отрывки были мн? не совс?мъ понятны, и я прислушиваясь не зналъ, къ чему они относятся. Я слышалъ то Благова, то Коэвино, то конецъ, то начало фразы.
— Какъ это говорится homo sum?.. — спрашивалъ Благовъ у моихъ дверей.
— Et nihil humanum… — отв?чалъ Коэвино, и они отходили.
И вдругъ съ того конца залы раздавался крикъ доктора.
— Великій Цезарь гордился поб?дой надъ женщиной столько же, сколько…
Опять у дверей моихъ говорилъ Благовъ:
— Madame Бреше ужасна. Madame Ашенбрехеръ разв? женщина? Это мать и кухарка.
Я заинтересовался; я въ первый разъ въ жизни моей слышалъ, что «мать и кухарка» не женщина! Что? за р?чи! Не мужчин? же быть матерью и кухаркой!
Опять Коэвино все громче и громче:
— Я почитаю дв? страсти: одну дикую, грубую, зв?рскую…
И удаляясь онъ доканчивалъ свою мысль глухимъ рыканьемъ и ревомъ.
Потомъ они ушли гулять куда-то. Зельха? тоже ушла домой, я и не видалъ, когда и какъ. И когда я вышелъ опять изъ комнаты моей, кабинетъ Благова былъ запертъ на ключъ, а вс? остальныя комнаты были безмолвны и пусты.
И почему же я, глупый мальчикъ, думалъ, что тутъ есть новая тайна и новая загадка ядовитаго сфинкса?
О, какъ проста, какъ проста разгадка этой тайны!
Ему было все равно; и онъ ни меня, ни ее и никого изъ насъ зд?сь не любилъ всею душой и вс?мъ сердцемъ своимъ.
И любилъ ли онъ, этотъ челов?къ, когда-нибудь, и кого-нибудь, и гд?-нибудь сильно, я не знаю. Мн? часто кажется, что никогда, никого и нигд?!
IX.
Ты помнишь, какъ пришло изъ Арты и Превезы изв?стіе, что колоколъ, наконецъ, пов?шенъ… Ты не забылъ, конечно, какъ пришелъ Благовъ къ доктору на домъ, какъ онъ засталъ меня тамъ въ сов?щаніи съ Гайдушей и какъ Гайдуша пророчила мн? неусп?хъ въ д?л? съ Шерифомъ…
Правда, колоколъ вис?лъ очень красиво надъ воротами Артской церкви, подъ одною изъ небольшихъ арокъ, изъ которыхъ состоитъ эта колокольня.
Христіане могли любоваться на эти б?лыя арки, одна надъ другой узорно возведенныя, на голубые просв?ты неба сквозь нихъ и на самый колоколъ. Но кто тотъ см?льчакъ, котораго рука впервые ударитъ въ него при туркахъ въ эпирскомъ город??.. Ему ничего, быть можетъ, не сд?лаютъ сейчасъ, но посл? и поздн?е… когда-нибудь при случа?! Кто же? Кто первый извлечетъ звукъ изъ безмолвной бронзы этой и восхититъ христіанскія сердца?..
Благовъ хмурится, узнавъ объ этомъ.
«Паша все бол?етъ, и это в?рно интриги Ибрагима, — думаетъ онъ. — Теперь Ибрагимъ зд?сь сталъ пашой, а не Рауфъ… Лучше бы см?нить, наконецъ, этого слабаго старика…» Подумавъ еще, онъ весел?етъ и р?шается въ первый разъ звонить
Кавассы Маноли и Ставри призваны, и онъ спрашиваваетъ ихъ:
— Можете ли вы звонить въ Арт? въ первый разъ сами и посмотр?ть, что? сд?лаютъ турки?..
— Можемъ! — говоритъ скромно, но съ язвительной улыбкой старый Ставри.
— Чего мы не можемъ для вашего сіятельства и для Самодержца вс?хъ россіянъ! — восклицаетъ Маноли.
— Такъ по?зжайте и звоните, завтра суббота, и посмотрите, что? сд?лаютъ турки.
— Что? имъ д?лать! — презрительно отв?чаетъ Ставри.
— Они противъ вашего благородія ничего не могутъ сд?лать; они не им?ютъ никакой независимости, ни куражу, ни даже ничего они не им?ютъ, исключая своей варварозности! — восторженно подтверждаетъ Маноли.
— Я нахожу, эффенди, что это… — хочетъ онъ еще сказать. Но Благовъ говоритъ ему:
— Хорошо, иди, иди…
Кавассы прі?зжаютъ въ субботу вечеромъ, и воскреснымъ утромъ, вдругъ… ударъ… одинъ, другой… звонятъ! звонятъ!.. кто? кто звонитъ?.. звонятъ! звонятъ все громче, громче… Zito! кто р?шился?..
Во вс?хъ христіанскихъ семьяхъ движеніе, радость, см?хъ отъ радости, боязнь… недоум?ніе…
М?стный артскій вице-консулъ, подчиненный Благову, и г. Бак?евъ (который все еще тамъ гоститъ, тоскуя и скучая отъ досады и стыда посл? исторіи съ Бреше), оба въ форменныхъ фуражкахъ идутъ къ литургіи, и церковь и улицы предъ церковью полны народа.
Что? д?лаютъ турки? Ставри былъ правъ: «что? имъ д?лать!» Не убить же кавассовъ, не кинуться на христіанскій народъ, который зд?сь не то, что? боязливые болгары давно угнетенной ?ракіи!.. И время было другое! Совс?мъ другое!
Турки артскіе уныло молчатъ. Есть между ними беи, согласные съ Абдурраимомъ и Шерифомъ… На нихъ, черезъ янинскихъ беевъ, черезъ Шерифа старался вліять Благовъ. Эти турки говорятъ: «Что? д?лать! Нельзя во всемъ грекамъ перечить… Нельзя все противъ русскихъ итти… Надо иногда одну десятину земли отдать, чтобы сохранить себ? сто!..»
Каймакамъ ждетъ себ? Станислава, онъ радъ, онъ счастливъ, что мусульмане покойны.
