Одиссей Полихроніадесъ

Благовъ едва отв?тилъ на его страдальческій поклонъ. И т?мъ разговоръ этотъ кончился. Консулъ потомъ довольно долго сид?лъ на диван?, читая русскія газеты и не говоря никому ни слова. Мы съ Бостанджи-Оглу прилежно писали.

Потомъ Благовъ бросилъ газету, потянулся и сказалъ, обращаясь къ Бостанджи-Оглу:

— Вотъ въ газетахъ нашихъ пишутъ всякій вздоръ. Описываютъ, наприм?ръ, какъ мошенники обманываютъ порядочныхъ людей. Это не ново. Занимательн?е было бы описать, какъ иногда порядочный челов?къ… проводитъ мошенника. Бостанджи, какъ сказать по-гречески «порядочный челов?къ»?

Бостанджи отв?тилъ выраженіемъ въ буквальномъ смысл?, означающимъ «челов?къ какимъ должно быть».

Благову это не понравилось.

— Н?тъ, — сказалъ онъ, — это не то! Порядочнымъ челов?комъ еще можно себя назвать въ веселый часъ… Но какъ сказать про себя «челов?къ какимъ должно быть!» Это слишкомъ высоко и непристойно. И какимъ это именно челов?комъ надо быть… еще вопросъ… Одиссей, ты в?дь ученый мужъ; когда вырастешь совс?мъ, придумай и публикуй для этого новое эллинское слово…

Но я остался глухъ къ этой благосклонной шутк?. Пророчица Гайдуша! Оракулъ, Пи?ія Гайдуша! Радуйся!.. «Когда пов?сятъ колоколъ, Благовъ броситъ бумаги Исаакидесу въ морду, и до выгодъ твоего отца ему д?ла н?тъ». Радуйся! Радуйся, в?дьма!

Я вспомнилъ кстати и слова киры-Параскевы, матери бея: «Разв? онъ хорошій челов?къ? Разв? онъ добрый? Н?тъ, онъ челов?къ жесткій и недобрый».

Теперь кира-Параскева находитъ его, в?роятно, очень добрымъ; а я не согласенъ съ ней!

Да! пока эта жесткость, эта паликарская, дерзкая хитрость, молча хвастливая… Эта сіяющая н?мымъ тщеславіемъ предпріимчивость касалась другихъ, а не меня, и не отца моего, котораго я такъ жал?лъ и котораго я съ такимъ блаженствомъ увидалъ бы, наконецъ, въ Загорахъ (или хоть въ близкой отъ Загоръ Янин?), на поко?, задумчиво и кротко бес?дующимъ о старин? и о нын?шнихъ д?лахъ въ т?ни платана, до т?хъ поръ эта хитрость, молодечество, эта веселая р?звость никого не щадящая мн? казались прекрасными!.. Но едва лишь эти самыя свойства обратились на меня самого и затронули въ одно и то же время и самыя корыстныя, и самыя священныя сыновнія чувства мои… такъ я вм?сто любви и благогов?йнаго стрха почувствовалъ къ консулу какую-то ненависть и отвращеніе, и самый страхъ мой сталъ страхъ не хорошій, а дурной… Эти самые с?рые, сарматскіе глаза, большіе, весело пожирающіе, показались мн? наглыми и безстыдными, они надо?ли мн?… опротив?ли…

И я отвернувшись продолжалъ молча писать, думая про себя:

«Нехорошій онъ челов?къ!.. Не люблю я его больше!.. Какъ онъ противно гордится! Какъ онъ любитъ огорчать людей!..»

X.

Н?тъ! Нехорошій онъ челов?къ! Недобрый! Почему жъ, не разобравши еще внимательно д?ла съ Шерифъ-беемъ, онъ сп?шитъ отъ него отказаться? Почему онъ такъ радъ всегда, когда кому-нибудь больно: Исаакидесу или Бак?еву, Бостанджи-Оглу или мн??..

И какъ это онъ въ самомъ д?л? непріятно расширяетъ все глаза свои, какъ левъ, веселясь на ужасъ добычи!… Извольте вид?ть, «онъ московскій бей»! Онъ не любитъ купцовъ!.. Это онъ доктору сказалъ; и докторъ передалъ турку, чтобы тотъ не боялся и чтобы хлопоталъ о колокол? въ Арт? — для чего? Все для его же прославленія!..

Онъ только доктору по дружб? сказалъ… Ч?мъ онъ б?дный виноватъ, что докторъ передалъ кому сл?дуетъ!..

Знаемъ мы, знаемъ! Мы тоже что-нибудь да понимаемъ, потому что греки всегда были великаго и тончайшаго ума люди!.. Насъ обмануть невозможно, даже и знаменитой этой великорусской дипломатіи!.. Знаемъ мы, что вы турку самому хорошему ничего неприличнаго для православной политики не скажете, а сд?лаете все искусно… Но и мы, во славу Божію, тоже не сл?пы!..

Купцовъ не любитъ! Отца моего значитъ тоже не любитъ… Отца моего, который такъ боготворитъ Россію и такъ хвалитъ его, мальчишку, богатаго и судьбой обласканнаго… Отца моего дорогого!.. Хорошо!.. Похвально это!.. Предпочитать распутнаго пьяницу бея (хотя бы и не злого) почтенному, с?дому руссофилу Полихроніадесу…

Но, однакоже, колоколъ этотъ… Слава имени православнаго…

Но, спросимъ себя, однако, еще и о томъ: православный ли онъ челов?къ? и насколько?..

Несториди славится у насъ умомъ и ученостью и о сборникахъ его упоминали даже недавно въ Германіи; онъ можетъ судить.

В?дь и Несториди тоже очень радъ, что колоколъ пов?сили въ Арт?, и онъ тоже находитъ, что все это было сд?лано ловко; но отчего же онъ при мн?, въ отв?тъ на возгласы по этому поводу Бакыръ-Алмаза и другихъ бол?е его дов?рчивыхъ людей о православіи Благова, принялъ плутовато-суровый видъ, который онъ принималъ, когда хот?лъ язвительно пошутить надъ ч?мъ-нибудь, и только головой покачалъ.

Сказалъ бы, наприм?ръ, православный челов?къ то, что? Благовъ еще вчера говорилъ доктору, сидя съ нимъ на балкон??

Я тутъ уже не случайно слышалъ отрывки ихъ бес?ды, какъ тогда, когда они ходили вм?ст? по зал? и говорили что «страна наша прекрасна, но что въ ней иногда задыхаешься»; что «мать и кухарка» можетъ быть и «не женщиной»!.. Н?тъ, на этотъ разъ я, движимый любознательностью, взялъ книжку учебную въ руки и с?лъ невинно на диван? въ столовой, нарочно, чтобъ услыхать отъ нихъ что-нибудь новое, тонкое, европейское… Они и не зам?тили меня, и разговоръ былъ для меня истинно новъ.

Уста Коэвино источали сладчайшій медъ. Онъ хвалилъ хорошее супружество.

— Пріятно, — говорилъ онъ, — увидать около себя, пробудившись поутру, уснувшее честнымъ сномъ покорное вамъ и любящее существо!.. Существо, которому вы можете безъ стыда и боязни дов?рить вс? сердечныя движенія ваши…

Такъ говорилъ докторъ съ большимъ чувствомъ; я слушалъ эти р?чи его, и каждое слово его находило самый живой отзывъ въ сердц? моемъ… Не этими ли самыми чувствами жили мои родители? Не ими ли дышала семья моего загорскаго наставника Несториди, только съ виду, облекавшаго ихъ суровостью? Не о такой ли жизни пріучали и меня рано мечтать окружающіе меня почтенные люди, восхваляя нескончаемымъ и дружнымъ хоромъ кроткихъ и покорныхъ, добрыхъ и в?рныхъ супругъ?.. Докторъ потомъ началъ говорить о прогулкахъ вдвоемъ за городъ съ доброю женой, о радости при рожденіи д?тей…

Безумца умудрилъ на этотъ разъ Господь, и р?чь его была такъ искренна, такъ горяча и трогательна, что она д?йствовала на меня даже гораздо глубже, ч?мъ подобныя же похвалы честному браку, которыя произносилъ отъ времени до времени отецъ мой, всегда мимоходомъ и отрывочно, или слова Несториди, котораго лицо даже было неспособно выразить какое бы то ни было н?жное чувство. Не удивительно ли это?..

Безумецъ былъ мудръ въ этотъ день; а досточтимый, мудрый не по л?тамъ, искусный защитникъ православія и возноситель колоколовъ во славу имени христіанскаго, помолчавъ довольно долго и не подозр?вая, в?роятно, до чего внимательно ждутъ его отв?та юношескія уши мои за дверьми балкона, отв?чалъ ему, безумцу, на эти трезвенныя р?чи его р?чами… ужасными (другого эпитета я тогда не нашелъ для этого страннаго отв?та).

— Н?тъ! — сказалъ Благовъ медленно, печально и задумчиво, — н?тъ!.. Я очень завидую вамъ, докторъ, что вы можете любить подобную жизнь и ут?шаться такими картинами… Для меня, къ несчастью, это непостижимо. Эта фамильярность, эта близость. Эти какія-то права какой-то женщины на меня!.. Этотъ неопрятный, отвратительный сонъ въ одной комнат?!.. Эти см?шные разъ?зды съ визитами вм?ст?… «Вотъ, смотрите вс?: мы мужъ и жена!..» Я не могу безъ отвращенія вид?ть какого-нибудь умывальника общаго въ супружескомъ дом?. Я не знаю, какими роскошными и раззолоченными чертогами надо окружить себя, чтобъ эта проза была сносна для меня!.. Къ тому же я не влюбчивъ, и какъ скоро любовь принимаетъ какой-то н?жный характеръ, такъ я кром? отвращенія ничего не чувствую!..

— Послушайте, — возразилъ Коэвино, — но если вы въ горести, въ бол?зни… Кто! О кто лучше женщины усмотритъ за вами.