безсмысленное, а скоро ужъ мужъ будешь. Не теряйся и не посрамись. Наука необходима, но неизб?жна для тебя и практическая жизнь. Глаза мои то лучше, то хуже опять, и недавно произошло такое расширеніе л?ваго зрачка, что я думалъ совершенно потерять зр?ніе въ л?вомъ глаз?. Однако пока многомилостивый Господь, не по гр?хамъ воздавая, избавилъ меня. А если буду кривой — это еще хорошо; будучи же на оба глаза незрячимъ, какъ я прокормлю семью и защищу ее отъ грабителей да и отъ защитниковъ турецкихъ, которые дороже обходятся самихъ враговъ. Петраки-бей требуетъ небывалый долгъ, а сельчане д?йствительнаго долга мн? не платятъ, и въ Тульч? и зд?сь въ Стамбул? безъ
Оканчивая это длинное письмо, отецъ еще разъ повторялъ: «
Письмо это меня и обрадовало, и тронуло глубоко, и испугало, и превознесло… Отецъ скоро будетъ! радость… Какъ его обижали еще смолоду люди, какъ его потнаго и согбеннаго подъ ношей негодяи турки били по лицу — жалко! Состояніе наше непрочно, и я долженъ помнить, что завтра, завтра отецъ несчастный осл?пнетъ, и я… я… мальчишка долженъ буду немедленно захватить въ руки кормило нашего уже надломленнаго судна и управлять имъ въ страшныхъ и тяжкихъ пучинахъ житейскаго океана… Это очень страшно!!.. Очень страшно…
А гордость моя была польщена и порученіемъ собрать деньги, и т?мъ, что отецъ уже считалъ меня почти
Подъ вліяніемъ вс?хъ этихъ чувствъ я воспрянулъ какъ львенокъ и далъ себ? слово собрать деньги съ лукавыхъ селянъ и доставить ихъ страдальцу родителю моему раньше, ч?мъ онъ, б?дненькій, ожидаетъ…
Мужество! мужество! Одиссей!.. Умъ и энергія! Пусть Несториди не скажетъ больше никогда обо мн?: «Ну, какой Одиссей купецъ!.. Купецъ долженъ быть умный, мошенникъ, молодецъ… А ты учитель какой- то…» Покажу я теб? учителя!
Благову не говорить? Но его и н?тъ въ город?; достаточно будетъ сказать г. Вро?ссо.
Увидимъ…
Теперь б?гу къ Сабри-бею…
Все покидаю! Книги, тетрадки закрыты… Забытъ образъ черноглазой цыганочки моей… благоуханіе развращенной, но милой «горькой травочки» сердечной моей… далеко! далеко улет?ло, разс?ялось суровою и благодушною, серьезною и честною р?чью любимаго отца…
Б?гу къ Сабри-бею… б?гу…
Къ тому же… быть можетъ… и узнаю какъ-нибудь… ну… какъ-нибудь… какъ придется, — не прогн?вался ли на меня паша за то, что я еще
Прихожу въ Порту. Вхожу въ т? большія, холодныя с?ни, гд? ждутъ всегда просители; гд? стоятъ у дверей стражи и жандармы; чрезъ которыя изъ одн?хъ зав?шанныхъ теплою занав?ской дверей въ разныя другія двери, тоже зав?шанныя, переб?гаютъ посланцы, проходятъ чиновники туда и сюда, возбуждая всегда движеніе въ толп?, большее или меньшее, смотря по званію и сил? проходящаго…
Вхожу и вижу разныхъ людей съ бумагами въ рук? и безъ бумагъ, кто сидитъ на полу, кто на ступенькахъ л?стницы, кто стоитъ у ст?ны. Н?которые воины и стражи сидятъ на скамеечкахъ. Ходитъ продавецъ бубликовъ съ лоткомъ для проголодавшихся людей; кафеджи готовъ подать кофе (за деньги) кому угодно…
Смотрю, кому бы сказать, что я къ Сабри-бею, чтобы послушался и скор?е доложилъ. Къ счастію, вижу, сидитъ тотъ самый серьезный, тихій, но твердый турокъ, который почти годъ тому назадъ, когда я еще былъ несравненно глуп?е и необразованн?е, защитилъ меня отъ б?шеной Гайдуши, тотъ самый благод?тельный воинъ, который вынудилъ меня благословить хоть на мгновенье позорное иго инов?рныхъ…
Его звали Гуссейнъ-ага…
Я немножко сроб?лъ, подходя къ нему, потому что толстые и длинные усы его стояли и въ бока и впередъ довольно грозно, но укр?пился духомъ и сказалъ ему искательно:
— Гуссейнъ-ага мой… Благоволите доложить… Сабри-бею, что я им?ю до него весьма нужное д?ло. Я сынъ русскаго драгомана Полихроніадеса…
Гуссеннъ-ага все равнодушно и мрачно спросилъ:
— Сабри-бей?..
Я говорю: «Да-съ… Гуссейнъ-ага мой… Ваше благородіе… потрудитесь…»
Гуссейнъ-ага всталъ не сп?ша (онъ прежде почти презрительно огляд?лъ меня съ головы до ногъ), приподнялъ занав?ску на одной изъ дверей, и я слышалъ, какъ онъ, просунувъ голову туда, сказалъ грубымъ голосомъ:
— Йорга?ки-Поли?кроноса мальчикъ желаетъ притти. Слово им?етъ сказать… Можно…
И, обернувшись опятъ назадъ, Гуссейнъ-ага сказалъ мн?:
— Иди!
Я вошелъ.
Сабри-бей провожалъ въ эту минуту къ дверямъ одного пожилого, очень худого и какъ будто сердитаго турка въ зеленой чалм? и синей очень опрятной одежд?…
Я слышалъ конецъ ихъ разговора: «Такъ это невозможно?» спрашивалъ сердитый турокъ, какъ бы сдерживая гн?въ. Сабри-бей в?жливо, тонко, искательно отв?чалъ ему:
— Невозможно, эффенди мой, это никакъ невозможно. Теперь совс?мъ другіе порядки… Я очень радъ бы былъ услужить вамъ, но въ изгнаніе нельзя челов?ка за два слова послать…
— Невозможно! — повторилъ турокъ мрачно (казалось, что ему большого труда стоило не изругать, не проклясть, не избить Сабри-бея). —
— Это не наше д?ло, эффенди мой; на это есть трактаты съ иностранными девлетами… — съ улыбкой нич?мъ непоб?димой дипломатіи возразилъ Сабри.
— Эй в’аллахъ! — сказалъ эффенди уходя и кланяясь.
Онъ направился къ двери и, проходя мимо меня, взглянулъ на меня такъ грозно, что я не зналъ куда скрыться. Но это впечатл?ніе тотчасъ же исчезло, когда я остался одинъ съ ласковымъ Сабри.
Онъ посадилъ меня около себя съ улыбкой; распечаталъ письмо отца тоже съ улыбкой; съ улыбкой взглядывалъ чрезъ письмо на меня; читая, пріятно качалъ головой, повторяя: «пекъ эи?! пекъ эи?!» Потомъ задумался… Потомъ, когда въ конц? письма дошелъ до того м?ста, гд? ему иносказательно об?щалъ отецъ деньги по окончаніи д?ла, сд?лался серьезенъ и старался скрыть сладкое волненіе, которое овлад?ло имъ… И даже слегка вздохнулъ, когда, сложивъ письмо и обратясь ко мн?, сказалъ:
