Одиссей Полихроніадесъ

противъ славянъ обратилась постепенно въ яростное ожесточеніе. «Схизму, схизму намъ! — восклицаетъ онъ, — ч?мъ дальше отъ славянъ, т?мъ лучше. Не только потому, что этимъ отдаленіемъ мы пріобр?темъ дов?ріе Германіи и Англіи и самихъ турокъ, которыхъ необходимо отнын? намъ хранить на Босфор?, какъ з?ницу ока, но еще и вотъ почему (тутъ онъ обыкновенно понижаетъ голосъ и добавленіе это сообщаетъ, конечно, не всякому)… вотъ почему… Православіе, сознайся, устар?ло немного въ формахъ своихъ, понимаешь? Духъ эллина, другъ мой, есть творческій духъ… Отдаляясь отъ славянъ, мы быть можетъ постепенно создадимъ иную, новую, неслыханную религію… И новая религія эта будетъ новою основой новому просв?щенію, новой эпох? эллинскаго процв?танія. Понялъ теперь ты меня или н?тъ? Постепенно и неслышно, незримо и постепенно создаются великія вещи!» Онъ угощаетъ теперь турецкихъ чиновниковъ и беевъ, изучаетъ арабскую литературу и Коранъ и ув?ряетъ не только встр?чныхъ ему и знакомыхъ эпирскихъ мусульманъ, которые, какъ ты знаешь, д?йствительно одного племени съ нами, но и вс?хъ анатолійскихъ и румелійскихъ турокъ, что они эллины.

— Выпьемъ вм?ст?, мой бей, еще рюмку раки?, — говоритъ онъ имъ теперь. — Подайте намъ съ беемъ еще раки. Слушай, мой бей, ты не говори впередъ, что ты «турокъ», турокъ слово грубое и обидное даже. Не говори просто: «я мусульманинъ», ты говори: «я юнанъ18, я эллинъ, но не христіанинъ эллинъ, а чтитель правов?рнаго Ислама». Вотъ ты что?. Гд? въ васъ осталась старая турецкая кровь? Со времени того, какъ вы къ намъ пришли, вы переродились; гаремы ваши были сначала полны гречанками, грузинками, черкешенками прекрасными. Таковы ли были ваши грубые предки, каковы вы теперь? У васъ теперь благородныя европейскія лица, у васъ теперь тонкій умъ и политическая мудрость. Это въ васъ течетъ кровь вашихъ матерей. Грузинки, черкешенки, ты скажешь, не гречанки. Но разв? ты не знаешь, мой бей- эффенди, что Кавказъ былъ наполненъ колоніями грековъ и римлянъ? Разв? ты не знаешь, что западные черкесы европейской породы, не знаешь, что въ древности нашъ грекъ Язонъ съ паликарами ?здилъ въ Колхиду, то-есть, именно въ эту Грузію, за золотымъ руномъ. Выпьемъ еще за султана и за твое здоровье, бей-эффенди, мой милый. Да, ты сынъ Ислама, я поклонникъ Христа, это все равно… Государству н?тъ д?ла до в?ры; пустъ мы оба будемъ юнаны по роду и племени. Вамъ безъ нашихъ торговыхъ способностей и намъ безъ вашей, нын? столь ум?ренной, но твердой власти, не устоять намъ отд?льно противъ общихъ враговъ.

Турки хвалятъ его и см?ются радостно, слушая его новыя для нихъ р?чи.

В?рятъ ли они ему или н?тъ?

По м?р? того, какъ я подрасталъ, я началъ меньше бояться Несториди и больше сталъ любить и уважать его.

Я вид?лъ, что и онъ любитъ меня больше вс?хъ другихъ учениковъ своихъ. Нельзя сказать, чтобъ онъ хвалилъ меня въ глаза или какъ бы то ни было ласкалъ меня. Н?тъ, не для ласковости былъ рожденъ этотъ челов?къ; онъ смотр?лъ и на меня почти всегда, какъ зв?рь, но я уже привыкъ къ его пріемамъ и зналъ, что онъ любитъ меня за мою понятливость.

Иногда, глядя на мою стыдливость и удивляясь моему тихому нраву, онъ говорилъ моей матери при мн?, съ презр?ніемъ оглядывая меня съ головы до ногъ:

— А ты что?? Все еще спишь, несчастный?.. Проснись, любезный другъ! Мужчина долженъ быть ужасенъ! Или ты въ монахи собрался? Или ты д?вушка ни въ чемъ неповинная?

А когда мать моя спрашивала его:

— Довольны ли вы, господинъ Несториди, нашимъ б?днымъ Одиссеемъ? Хорошо ли идетъ дитя?

Несториди опятъ съ презр?ніемъ:

— Учится, несчастный, бъется, старается… Умъ им?етъ, фантазіи даже не лишенъ, но… что? жъ толку изъ всего этого… Учитель какой-то, больше ничего! Въ учителя годится…

— Все вы шутите, — скажетъ мать, — в?дь вы же сами учитель… Разв? худо быть учителемъ?

— Честенъ ужъ очень и отъ этого глупъ, — съ сожал?ніемъ говорилъ Несториди. — Ты понимаешь ли, несчастный Одиссей, что мужчина долженъ быть деспотомъ, извергомъ ужаснымъ… Надо быть больше мошенникомъ, Одиссей, больше паликаромъ бьпъ! А ты что?? д?вица, д?вочка… И выйдетъ изъ тебя учитель честный, въ род? меня… больше ничего. Разв? не жалко?

— Когда бы мн? Богъ помогъ, даскалъ мой, — отв?чалъ я ему тогда, — вполовину быть т?мъ, что? вы есть, я бы счелъ себя счастливымъ!

— Браво, дитя мое! — восклицала мать. — Дай Богъ теб? жить. Умно отв?чаешь!

— Лесть! — возражалъ съ презр?ніемъ Несториди. — Ты хочешь мн? этимъ доказать, что? ум?ешь и ты быть мошенникомъ?.. И то хорошо.

Но я вид?лъ, что онъ былъ ут?шенъ и радъ. Подъ видомъ презр?нія и шутокъ Несториди долго скрывалъ свою мысль — д?йствительно приготовить меня на свое м?сто учителемъ въ наше село Франга?десъ. Онъ над?ялся скоро получить м?сто при янинской гимназіи. Его Хронографія Эпира, Сборникъ эпирскихъ пословицъ и статьи о Валашскомъ племени въ Эпир? и Македоніи, гд? онъ доказывалъ, что это многочисленное, энергическое и даровитое племя полукочующихъ пастырей должно войти неизб?жно въ теченіе эллинскихъ водъ, — вс? эти труды его обратили на себя вниманіе ученыхъ людей въ А?инахъ и Константинопол?, и оставаться ему в?чно сельскимъ учителемъ въ Загорахъ было невозможно.

Ожидая своего отъ?зда изъ родного села, которое онъ всею душой любилъ, Несториди мечталъ передать школу въ добрыя руки. Вид?лъ мой тихій и серьезный характеръ и думалъ, что и въ 17—18 л?тъ уже буду годенъ въ наставники, что въ помощь мн? можно будетъ взять другого учителя и, наконецъ, что священникъ нашъ Евлампій будетъ им?ть сверхъ того присмотръ за школой.

Онъ часто говорилъ, что меня надо отправить въ янинскую гимназію года на три. А потомъ, съ Божьею помощью, возвратить меня въ Загоры и дать мн? д?ло, сообразное съ моими наклонностями.

— Во всякомъ случа?, — утверждалъ Несториди, — не сл?довало бы Одиссея слишкомъ рано въ торговыя д?ла вм?шивать. Торговля, конечно, душа и кровь народной жизни въ наше время; но съ одною торговлей не могутъ преусп?вать и двигаться впередъ національныя силы. Торговля и одна торговля неблагопріятна для развитія высшихъ умственныхъ способностей.

Онъ продолжалъ попрежнему шутить надо мной:

— Совс?мъ не мошенникъ этотъ юноша, — говорилъ онъ моей матери. — Что? онъ за купецъ? Купецъ долженъ быть умный, хитрый, интриганъ, чтобы головы не терялъ, чтобъ и сов?сти не было… Вотъ этотъ купецъ! А онъ дуракъ у васъ, очень добръ и честенъ. Ему въ учителя бы хорошо. Вотъ какъ я. Что? ты открылъ огромные глаза на меня и смотришь?.. Э, здравствуй, братъ! Чего не видалъ? Видите, какой онъ у васъ тяжелый и толстоголовый. Болгарская, а не эллинская голова, я вамъ скажу. Глядя на тебя, челов?че мой, даже противъ воли панславистомъ станешь; скажешь: и правда, что въ Загорахъ течетъ не эллинская наша кровь! Вотъ и горе намъ чрезъ тебя…

Шутками и шутками, понемногу пріучалъ онъ мать къ той мысли, чтобы меня учителемъ оставить въ Загорахъ, хотя бы не навсегда, а на н?сколько л?тъ.

Матери эта мысль стала нравиться; она со слезами вспоминала о томъ, что ей придется со мной разстаться, и прим?ръ столькихъ другихъ эпирскихъ матерей, которыя разстаются точно такъ же съ сьновьями, мало ут?шалъ ее.

— Онъ у меня единородный, — говорила мать. — У другихъ много д?тей.

Старушка Евге?нко спорила съ ней; она была кр?пче ли сердцемъ, на горе ли позабывчив?е — не знаю.

— Такъ написано загорцамъ, Эленко?, — говорила она матери. — Такъ имъ написано, чернымъ и несчастнымъ. У Бога такъ написано. У меня сынъ мой, первый твой мужъ, не былъ тоже единороденъ, глупая ты! Э, умеръ! Господи, спаси его душу. А Богъ тебя мн? послалъ, чтобы за мной смотр?ла.

— Велико ут?шенье! — отв?чала моя мать. — Велико мое смотр?нье за тобой… Ты за мной смотришь, а не я за тобой. Мое смотр?нье — на диван? сид?ть да чулки вязать, а ты сама виноградники роешь. Такого для себя ут?шенья, какое я для тебя — подъ старость не желаю. Мы до сихъ поръ все еще твой хл?бъ ?димъ, а не ты нашъ…

И старуха б?дная рада, см?ется, такъ и умираетъ отъ см?ха, руками по кол?намъ себя ударяетъ. Какая- де эта Эленко? наша — шутница, забавница, діавольскаго ума женщина! Все найдетъ, все какъ сл?дуетъ, всякую р?чь и всякое слово!