Одиссей Полихроніадесъ

— Не сяду! не сяду! Сяду я дома и лорду Бульверу самому напишу сейчасъ, какъ ты, именно ты меня оскорбилъ и что я даже зд?сь больше служить не могу.

— Сядьте, успокойтесь, господинъ консулъ. Англія — великая держава.

— Н?тъ, не великая, когда даже ты можешь ее оскорбить.

— Сядьте, умоляю васъ. Бре20, кофе! бре, чубукъ… Н?тъ! Чего же вы желаете? все будетъ по-вашему.

— Сяду я, — говоритъ г. Вальтеръ Гей, — съ т?мъ, чтобы писарь сейчасъ написалъ тескере на про?здъ Полихроніадесу на родину.

— Какъ турецкому подданому, эффенди мой, извольте…

— Н?тъ, — говоритъ Вальтеръ Гей.

— Аманъ! аманъ! Что? же съ моею головой будетъ, господинъ консулъ! Что? съ нею будетъ, если я пропишу на паспорт? его эллинскимъ подданнымъ, когда мое государство его таковымъ не признаетъ, и вы сами знаете, что онъ райя.

— Да, райя; а ты не пиши и не юнанъ тебааси, и не Османли тебааси, а просто эпирскій уроженецъ и торговецъ города Тульчи.

— Извольте, извольте, но что? скажутъ его противники? Что? закричитъ Петраки-бей посл? этого? Эффенди мой, эти люди очень сильны у насъ! очень сильны!

— Такъ это у васъ девлетъ? Такъ это у васъ держава, чтобы носильщика, хамала, Стояновича этого, чтобы болгарскаго мужика Петраки-бея, предателя и вора, трепетать!.. Прочь чубуки! Прочь кофе!

— Пишемъ, пишемъ, какъ вы говорите, эффенди мой! Дружба — великое д?ло!

— Великое! великое! — говоритъ Вальтеръ Гей.

И кончилъ онъ такъ д?ло и отправилъ отца на родину, а Петраки-бею отъ себя вел?лъ сказать, чтобъ онъ ему на улиц? не встр?чался бы долго, долго, потому что онъ челов?къ больной и легко раздражается.

Передъ отъ?здомъ своимъ отецъ, однако, чтобы сердце его было въ Загорахъ покойн?е, упросилъ г. Діамантидиса (того двоюроднаго брата моей матери, который изъ А?инъ прі?халъ и въ Тульч? мельницу собирался строить) остаться за него поручителемъ передъ турецкимъ начальствомъ по д?лу Стояновича. Не хот?лось ему также при этомъ и турокъ оскорблять такимъ видомъ, что онъ ихъ знать не хочетъ и не боится и всю надежду возлагаетъ лишь на г. Вальтера Гея.

Векиль самъ ему много жаловался на англійскаго консула и спрашивалъ:

— Безумный онъ челов?къ должно быть и очень грубый? Политики никакой не знаетъ, кажется?

Отецъ см?ясь сознавался намъ, что онъ векилю польстилъ и о своемъ спасител? отозвался безъ особыхъ похвалъ:

— Больной челов?къ, — сказалъ онъ и благодарилъ векиля.

Затрудненіе процесса нашего состояло въ томъ, что признать отецъ этого долга небывалаго не могъ. А тиджаретъ два раза уже возобновлялъ д?ло это и оба раза находилъ средства р?шать его въ пользу Петраки-бея Стояновича. Въ Константинопол? Стояновичъ тоже былъ силенъ, а греческое посольство слабо. Проценты между т?мъ все росли и росли въ счетахъ Петраки, и мы могли, наконецъ, если д?ло протянется еще долго и все-таки р?шится не въ нашу пользу, потерять почти все наше состояніе. Были минуты, въ которыя отецъ готовъ былъ уже и на соглашеніе; но двоюродный братъ моей матери Діамантидисъ отговорилъ его. Прошли слухи, что въ Тульч? откроютъ скоро русское консульство. «Тогда, сов?товалъ ему дядя Діамантидисъ, постарайся перевести какимъ-либо изворотомъ весь этотъ процессъ на имя кого-нибудь изъ русскихъ подданныхъ на Дуна? или самъ съ?зди въ Кишиневъ и возьми себ? тамъ русскій паспортъ. Русскіе защитить сум?ютъ. А Вальтеръ Гей хорошъ, когда бить надо, на тяжбы же, самъ ты знаешь, какъ онъ безтолковъ и неспособенъ».

Послушался отецъ сов?та дяди и отложилъ мысль объ уступк? и соглашеніи.

Исторія г. Вальтера Гея, разум?ется, вс?хъ насъ поразвеселила, мы ей весь вечеръ см?ялись; но бол?знь глазъ отцовскихъ и тяжба эта не только старшихъ огорчали, они и меня страшили; особенно когда отецъ говорилъ: «Я прежде не хвалилъ нашъ загорскій обычай рано жениться; а теперь завидую т?мъ, которые женились почти д?тьми. Если бъ я женился не поздно, Одиссею было бы теперь не шестнадцать л?тъ, а двадцать и бол?е л?тъ. И онъ могъ бы уже помогать мн?, могъ бы на чужбину по?хать, а я бы зд?сь отдохнулъ, наконецъ, во святой тишин? и ?лъ бы кривой-сл?пой старикъ свой домашній хл?бъ.

Очень страшно мн? становилось думать о чужбин? и о борьб? со злыми и хитрыми чужими людьми.

«Если отцу тяжело, думалъ я, что? же я, безсмысленный и стыдливый, и неопытный, что? жъ я съ ними, съ этими хитрыми людьми сд?лать могу?.. Н?тъ! лучше бы такъ, какъ Несториди учитель сов?туетъ — дальше Янины мн? не ?здить и взять бы зд?сь за себя какую-нибудь красивую, добрую и богатую архонтскую дочку, красную архонтопулу, лампадку расписанную, изъ вилайета нашего, яніотису благородную, чтобы ходила она н?жно, какъ куропатка ходитъ!»

Такія вещи, хоть и тихъ я былъ, а думалъ молча!.. И никто бы, я полагаю, и не догадался, какъ часто я начиналъ уже мечтать въ то время о «гвоздичкахъ» этихъ, о «лампадахъ» и о томъ, какъ ходитъ куропатка, красивая птица, и по какимъ м?стамъ.

VIII.

Отцу моему понравился сов?тъ Несториди отдать меня въ Янинскую гимназію. Но о томъ, по какому пути меня посл? вести, по торговому или ученому, онъ сказалъ, что времени еще много впереди и что самые недуги, пос?тившіе его, заставляютъ его колебаться.

— Хорошо бы единственнаго сына около себя въ Загорахъ или по крайней м?р? въ Янин? удержать; хорошо и на чужбину вм?сто себя отправить для торговли, если бол?знь глазъ не пройдетъ.

Такъ какъ отецъ ни въ какомъ д?л? сп?шить не любилъ и очень хвалилъ турокъ за ихъ поговорку: «Тихонько, тихонько, — все будетъ!» (Явашъ, явашъ, — эпси оладжакъ!), то можетъ быть и годъ еще ц?лый мы съ нимъ не собрались бы, если бы не прі?халъ къ намъ неожиданно въ Загоры изъ Янины новый русскій консулъ, г. Благовъ.

Затрудненіе отецъ находилъ въ томъ, гд? меня пом?стить въ город?. Собственный нашъ домъ въ Янин? былъ отданъ за хорошую ц?ну внаймы англійскому консулу, такъ что чрезъ это одно вся семья наша съ избыткомъ содержалась въ Загорахъ, и отецъ ц?лыхъ два года на расходы не высылалъ намъ ничего съ Дуная и могъ употреблять свободно деньги, которыя пріобр?талъ торговлей, на новыя выгодныя д?ла. Онъ нашелъ даже возможность, не обременяя ни насъ, ни себя, поправить и отд?лать прекрасно за это время маленькій параклисъ21 во имя Божьей Матери «Широчайшей Небесъ»22, за селомъ нашимъ, въ небольшой дубовой рощиц?, на холм?. Параклисъ этотъ былъ давно уже разрушенъ, во времена старинныхъ смутъ и наб?говъ; и я еще съ д?тства слыхалъ, какъ часто отецъ, вздыхая, восклицалъ: «Когда бы сподобилъ меня Господь Богъ возобновить этотъ маленькій храмъ на мое иждивеніе!» Наконецъ онъ этого достигъ.

Итакъ, что? д?лать со мной родителямъ? Нанять мн? одну комнату — не трудно. Но у кого? Гд?? Кто будетъ смотр?ть за мной? Мать моя, зам?чая, что я ростомъ становлюсь уже высокъ, начинала ужасно бояться, чтобъ я не развратился. Кому въ город? поручить меня?

Былъ у насъ въ Янин? одинъ дальній родственникъ моей матери, полу-яніотъ, полу-корфіотъ, полу- итальянецъ, полу-грекъ — докторъ Коэвино. Онъ былъ холостъ и занималъ одинъ, какъ слышно было, большой и хорошій домъ.

Когда я еще былъ очень малъ (до отъ?зда матери моей съ отцомъ на Дунай), Коэвино жилъ н?сколько времени въ Загорахъ, былъ друженъ съ отцомъ, былъ отцу моему многимъ обязанъ и даже долженъ былъ ему деньги. Живя во Франга?дес?, онъ почти вс? вечера просиживалъ у моихъ родителей, бес?дуя иногда далеко за полночь, и считалъ нашъ домъ почти своимъ домомъ.

Отецъ думалъ у него попросить для меня одну комнату. Но мать боялась доктора. Я его вовсе почти не помнилъ но слышалъ о немъ отзывы какъ о безумномъ челов?к?.

Старикъ Константинъ говорилъ о немъ, качая головой: «На ц?пь! на ц?пь его!» Бабушка Евге?нко осуждала его за безв?ріе и за злой языкъ. — «Вотъ ротъ, такъ ужъ ротъ!» — говорила она, «вотъ языкъ, такъ ужъ языкъ!» А мать моя съ отчаяніемъ поднимала глаза къ небу, восклицая: «Пресвятая Владычица,