— О! другъ мой, другъ мой! — говорилъ Коэвино грустнымъ голосомъ (и мн? казалось даже, что онъ можетъ быть и плачетъ). — Другъ мой! Во имя Божіе, прошу тебя, послушай меня!
— Я слушаю тебя, Коэвино, успокойся… — отв?чалъ ему отецъ.
— Слушай, другъ мой! Я тебя прошу во имя Божіе, слушай меня внимательно и разсуди потомъ. Мы сид?ли вс? на диван? вокругъ. Онъ, этотъ глупецъ, этотъ архонтъ, этотъ богачъ… сид?лъ противъ меня. Разговоръ продолжался. Онъ говоритъ: «Всякій патріотъ долженъ согласиться, что эпироты сд?лали много для эллинской цивилизаціи…» Я возразилъ на это, съ гордостію, могу сказать, что я не патріотъ!.. «Да, я не патріотъ… Клянусь честью моей, я презираю эллинскій патріотизмъ… Онъ для моего ума не понятенъ», — сказалъ я. А Куско-бей, вообрази себ?, другъ мой, сардонически усм?хнулся и говоритъ: «Для вашего ума, докторъ?.. быть можетъ!»
Я заинтересовался разсказомъ, я зналъ имя Куско-бея. Изъ христіанъ, онъ былъ первый богачъ въ Янин?, и у него было въ горахъ и по долин? Янинской до пяти им?ній съ обязанными крестьянами.
Но передавъ отцу колкій отв?тъ Куско-бея, Коэвино надолго замолчалъ. Потомъ вдругъ какъ вскрикнетъ, какъ застучитъ ногами…
— Мн?! Мн? это сказать? и кто же?.. Янинскій архонтъ! который торговлей и мошенничествомъ составилъ себ? огромное состояніе… Развратный челов?къ… Развратъ исполненный, могу сказать, ума, граціи, изящества, — это другое д?ло! Но
— Что? жъ хорошаго, — отв?чалъ ему отецъ, — столькихъ враговъ себ? создавать. Куско-бей челов?къ сильный, богатый.
Я слышалъ, что Коэвино передразнилъ отца голосомъ:
— Сильный, богатый… архонтъ янинскій, подлецъ! Архонты! аристократія… Н?тъ, я понимаю аристократію, я люблю ее, я самъ, могу сказать, аристократъ… Да! аристократія имени, рода, меча! Рыцарство. Заслуги государству, великія открытія науки и ума, наконецъ… такъ, какъ въ Европ?. Но зд?сь эта наша низкая плутократія, господство капитала, интересовъ… А! насколько турки благородн?е, возвышенн?е ихъ, этихъ разносчиковъ нашихъ. Согласенъ ты?
Отецъ ему на это сказалъ:
— Не согласенъ, другъ мой, не согласенъ, извини. Я и самъ разносчикъ, вдобавокъ, скажу теб?, и небогатый. Хорошо теб? турокъ хвалить, когда ты докторъ и съ нихъ берешь деньги, а я изъ т?хъ, съ которыхъ они берутъ, что? хотятъ. Знаешь ты это? Да, я самъ былъ разносчикомъ и хамаломъ, какъ есть. Мальчишкой я, согнувшись, ситцы и коленкоръ разносилъ на этихъ плечахъ. Хозяинъ посылалъ меня и въ жаръ и въ дождь по архонтскимъ жилищамъ, и я носилъ. Согласиться я съ тобой не могу!..
— О! прости мн?, другъ мой, если я тебя оскорбилъ! воскликнулъ Коэвино н?жнымъ голосомъ. — Обними меня… и прости… Ты, я знаю, честный и благородной души челов?къ… Н?тъ, я честный трудъ люблю и уважаю. Я самъ трудомъ насущный хл?бъ пріобр?таю. Но, видишь, я люблю сердце, священный огонь люблю въ челов?к?, умъ, могу сказать, чувства возвышенныя…
И, помолчавъ немного, докторъ продолжалъ такъ тихо, что я принужденъ былъ напрячь все мое вниманіе.
— Вотъ теб? прим?ръ возвышенныхъ чувствъ въ б?дности. Эта несчастная женщина Гайдуша. Она вспыльчива, какъ демонъ, но предана мн? по рабски. Вчера вечеромъ она разсердилась и уб?жала изъ дома. Я былъ этимъ крайне разстроенъ. Но, зам?ть, какая любовь, какая преданность… Какая глубина и тонкость чувствъ… Она ушла къ одной знакомой ей монахин? въ «Архимандрію» и увидала оттуда вашъ прі?здъ… «Гости! у доктора!..» Въ одинъ мигъ забыты гн?въ, месть и злоба… Она б?житъ, летитъ на крыльяхъ. Она служить вамъ. И все это для чего? чтобъ я не осрамился предъ гостями… А? Это не умъ? Скажи. А? Это не чувство?
— Д?вка умная, — сказалъ отецъ.
А докторъ опять къ нему:
— А? скажи? умная? А? скажи, разв? не возвышенно это. А? скажи…
— Возвышенно, но зач?мъ же она тарелки у тебя вчера вс? перебила. Она, проклятая, должна бы помнить, что ты ежедневнымъ трудомъ пріобр?таешь деньги.
Коэвино въ отв?тъ на это отцовское зам?чаніе захохоталъ изо вс?хъ силъ и должно быть запрыгалъ даже, потому что полъ затрясся во всемъ дом?. А потомъ закричалъ:
— А! Тарелки! браво! Мн? это нравится. Я люблю этотъ грозный гн?въ! Этотъ пламень чувствъ… Тарелки бьетъ! Браво! Паликаръ женщина! Я люблю эту фуріозность, фурію, гн?въ, эту страсть! И потомъ зам?ть, что она разбила дв?надцать дешевыхъ тарелокъ, а фарфоровыя не тронула… О! н?тъ… Я теб? сейчасъ покажу ихъ… Одинъ сервизъ мн? подарилъ Абдурраимъ-эффенди, благородный турокъ!
Докторъ кликнулъ Гайдуш?, сказалъ ей повелительно и грознымъ голосомъ:
— Б?ги скор?й и принеси оба сервиза фарфоровыхъ сюда, показать господину Полихроніадесу. И голубой, и тотъ, который съ разноцв?тными узорами. Оба! живо! О! голубой. Это прелесть! Его мн? подарилъ Абдурраимъ-эффенди, благородный турокъ.
— Хорошо, но дитя тамъ спитъ, гд? спрятанъ фарфоръ.
Тутъ Коэвино закричалъ:
— А! да, дитя. Сынъ! Это правда. Я его забылъ. Т?мъ лучше, пусть онъ встанетъ, мы и его посмотримъ… Сынъ… Онъ в?роятно теперь большой… Одиссей, вставай!
Я посп?шно поправился передъ зеркаломъ и пошелъ въ гостиную съ н?которымъ страхомъ и смущеніемъ.
Увидавъ меня, докторъ отступилъ н?сколько шаговъ назадъ и улыбаясь разсматривалъ меня долго въ лорнетъ.
— А! сынъ… Дитя! Одиссей! А! Въ халатик?, по-древнему! браво! обернись спиной… Въ саван? турецкомъ. Живи и будь здоровъ!
Меня ужасно оскорбило зам?чаніе доктора насчетъ моего халатика или «турецкаго савана», и я посл? этого ц?лый вечеръ былъ разстроенъ и печаленъ. «Лучше провалиться подъ землю, думалъ я, ч?мъ жить такъ, какъ я живу! Что? за несчастіе! Лучше бы меня уже въ цв?т? юности моей Харонъ взялъ. Это мученіе! Консулъ см?ется надо мной, что я не такъ говорю; этотъ сумасшедшій говоритъ, что на мн? саванъ турецкій! И правда! я уже давно думалъ, что надо бы мн? франкское платье сшить, какъ вс? благородные люди нынче носятъ. Увы! Все горе намъ б?днымъ! На чужбину теперь меня увезли изъ родного гн?здышка, б?днаго меня и несчастнаго! А пристанища н?тъ, н?тъ уб?жища! Консульство безъ консула стоитъ, а зд?сь оставаться я не могу. Голубушка мать моя, канарейка моя золотая, хорошо сказала, что въ этомъ дом? мн? жить нельзя… Женщина эта дьяволъ самъ во образ? женщины. Шутка это, вчера на жандарма на турецкаго закричала! Что? же я такое для нея посл? этого? Червь, котораго она растоптать можетъ. А самъ докторъ? И онъ тоже не заслуживаетъ никакой похвалы; ибо не прилично образованному и благородному челов?ку оскорблять и срамить такъ своихъ гостей. Саванъ турецкій! увы! это не жизнь, а мученье, это чужбина. Въ Франга?дес?, въ отчизн? моей, никто меня такъ не оскорблялъ и никто надо мной не см?ялся!»
Хорошо д?лаютъ люди, что осуждаютъ этого Коэвино. Пристойно ли челов?ку въ л?тахъ такъ кричать и прыгать? И выдумалъ еще что?! Простую свою и безграмотную Гайдушу возвышаетъ надъ янинскими архонтами, надъ землевлад?льцами и великими торговцами, которые въ училищахъ обучались. Н?тъ, онъ глупъ и дурной души челов?къ, и я скажу отцу, что я въ дом? этомъ жить боюсь и не буду!
Весь вечеръ посл? этого я провелъ въ подобныхъ мысляхъ. Пойти мн? было некуда безъ отца, потому что я никого въ Янин? не зналъ. Итакъ, я сид?лъ въ углу и смотр?лъ до полуночи почти съ отвращеніемъ, какъ Коэвино безъ умолку разсказывалъ и представлялъ отцу разныя вещи. И чего онъ не разсказывалъ, чего онъ не представлялъ! И чего онъ только не осуждалъ и кого не бранилъ!
