— О! о! — закричалъ Коэвино, простирая съ хохотомъ руки къ небу. — О! Беранже іезуитъ! Беранже — п?вецъ веселой доброты и военной славы… «Vous, que j’appris a pleurer sur la France!..» А! мой Беранже… мой благородный Беранже! Онъ выше Горація… Онъ полн?е его; онъ возвышенн?е!.. Могу такъ сказать… Да!
Господинъ Бак?евъ пожалъ плечами и зам?тилъ на это доктору, что Беранже не стоитъ такъ хвалить въ наше время — онъ восхищался военною славой. «Кто же восхищается нынче военною славой? Нынче нуженъ прогрессъ, промышленность, всеобщее благо»… «Я не уважаю Беранже! Такой онъ французъ!» прибавилъ еще господинъ Бак?евъ съ презр?ніемъ.
Меня ужасно поразила тогда эта р?чь господина Бак?ева; несмотря на всю боязливость мою и невоинственность нашего загорскаго воспитанія, я безъ восторга не могъ читать о молодецкихъ подвигахъ нашихъ клефтовъ и въ первый разъ въ жизни услыхалъ, что военную славу неприлично восп?вать въ стихахъ. Удивило меня также презрительное выраженіе Бак?ева: «такой французъ!» В?дь французы, говорятъ, самый образованный народъ въ мір?… Что? жъ это значитъ? О, какъ многому, б?дный Одиссей, ты долженъ еще учиться!
Чувалиди, съ своей стороны, выразилъ такъ:
— На что? намъ французскіе писатели, когда у насъ и свое зд?шнее, и греческое, и турецкое, такъ хорошо?.. Прислушайтесь, докторъ, къ этой п?сн?… Разв? не нравится вамъ это: «Я держу двухъ д?вушекъ: одну правою рукой, а другую л?вую, и не знаю, которую оставить и которую удержать»! Слышите этотъ стихъ:
— Дико н?сколько, — отв?чалъ господинъ Бак?евъ съ презрительною усм?шкой. — Однако и я привыкать сталъ къ этой странной музык?, — прибавилъ онъ потомъ.
Когда кушанье было готово, я, по знаку, данному отцомъ, не с?лъ вм?ст? со старшими, но, взявъ изъ рукъ слуги блюдо, сталъ служить вс?мъ, начиная съ господина Бак?ева и кончая отцомъ.
Докторъ навелъ на меня лорнетъ и закричалъ весело:
— А! Сынъ! Сынъ Одиссей служитъ! Ха! ха! ха! По-древнему… А! а!
Господинъ Бак?евъ, напротивъ того, казался недовольнымъ этимъ и зам?тилъ отцу моему, что онъ напрасно пріучаетъ меня къ такому рабскому духу.
— Я этого не люблю! — сказалъ онъ.
Чувалиди заступился за нашъ старый обычай и возразилъ Бак?еву:
— Вы сегодня, господинъ Бак?евъ, сами объявили, что хотите быть яніотомъ. Поэтому не чуждайтесь, будьте такъ добры, нашихъ старыхъ обычаевъ; пусть нашъ милый Одиссей не отучается чтить старшихъ своихъ, а мы за это женимъ его со временемъ на первой янинской богачк?, на д?вочк? распрекрасн?йшей изъ всего Эпира и потанцуемъ старики на его свадьб?… Я теб? пророкъ, мой сынъ! — прибавилъ Чувалиди и потрепалъ меня по щек?.
Я такъ былъ смущенъ и тронутъ этою лаской, что счелъ за лучшее поблагодарить его и поц?ловалъ его руку, прикладывая ее и ко лбу.
Вс? тогда засм?ялись. Отецъ былъ доволенъ мною. Я это вид?лъ по выраженію, съ которымъ онъ смотр?лъ на меня. Я служилъ, но, конечно, не обижалъ и себя, уходя отъ господскаго стола къ кавассамъ, я у нихъ ут?шался какъ приходилось, то пирожкомъ, то барашкомъ, то фруктами и виномъ. Мн? было очень весело!
Посл? завтрака вс? пошли въ то маленькое монастырское строеніе, гд? былъ убитъ Али-паша. Подъ старымъ нав?сомъ балкона еще былъ тогда ц?лъ простой деревянный столбъ, глубоко разс?ченный тогда ятаганомъ. Теперь этого столба уже н?тъ; онъ сгнилъ, и его бросили.
Мы вошли и въ низкую, темную, небольшую комнату со старымъ очагомъ. Ея грязный полъ въ одну доску былъ во многихъ м?стахъ пробитъ пулями. При монастыр? живетъ еще и до сихъ поръ старушка, которая помнитъ эти времена.
Она разсказывала намъ о томъ, какъ прекрасна и стройна была знаменитая Василики; описывала ея бархатную одежду, изукрашенную червонцами и шитьемъ; показывала низенькую дверь въ темный чуланчикъ, въ который скрылась красавица, когда посланные султана вошли на монастырскій дворъ. При падшемъ властелин? не было никого кром? ея и одного в?рнаго слуги. Паша и слуга заперлись вдвоемъ въ той самой комнат?, въ которой мы теперь вс? задумчиво стояли. Султанскіе солдаты не стали выламывать дверь: они подошли подъ комнату въ низкія с?ни и стр?ляли вверхъ сквозь полъ, приставляя прямо къ доскамъ ружья. Али былъ скоро раненъ въ ногу. Онъ с?лъ на диванъ, и слуга сталъ ему перевязывать рану. Убійцы прислушались, конечно, къ ихъ движеніямъ.
— Еще одна пуля пробила снизу полъ… (Отверстіе мы сами трогали руками)… И эта пуля была посл?дняя; она попала прямо въ толстый животъ паши, который вис?лъ съ дивана надъ этимъ самымъ м?стомъ въ то время, когда слуга перевязывалъ ему ногу.
Прекрасную Василики пощадили. Иные утверждаютъ, что она, какъ христіанка, предала пашу…
— Ужасная была эпоха! — сказалъ г. Бак?евъ, выходя изъ этой мрачной комнатки на дворъ.
Коэвино говорилъ, что онъ в?рить не хочетъ, будто бы Василики предавала своего мужа и благод?теля…
— Я все-таки настолько грекъ, — сказалъ онъ, — что меня подобная низость въ гречанк? возмущаетъ глубоко…
— А я в?рю, что она предавала его, — сказалъ Исаакидесъ. — Можетъ разв? душа хорошей, благородной гречанки им?ть искреннее сочувствіе къ турку, къ врагу ея націи? Н?тъ, не можетъ… Грязь предательства иногда проистекаетъ изъ чистаго источника.
— Я не понимаю такой греческой нравственности, — отв?тилъ докторъ, отворачиваясь отъ него.
Оттуда мы вс? пошли въ маленькую церковь монастыря, приложились къ иконамъ, всл?дъ за г. Бак?евымъ, и осмотр?ли въ ней все, что? было любопытнаго.
Монахъ поднесъ г. Бак?еву фигуру. (Такъ называютъ у насъ въ Эпир? образъ печатанный на бумаг?, который кладется на блюдо и подносится т?мъ лицамъ, которыя въ первый разъ пос?щаютъ какой-нибудь храмъ.) Г. Бак?евъ положилъ на эту фигуру турецкую золотую лиру.
Потомъ, взглянувъ на вс?хъ, сказалъ значительно:
— Храмъ, кажется, древній!
И вышелъ вонъ.
Въ эту минуту я только зам?тилъ, что съ нами н?тъ ни г. Исаакидеса, ни отца моего.
Докторъ спрашивалъ, гд? отецъ; Бак?евъ искалъ Исаакидеса…
На двор?, между т?мъ, разстелили ковры и принесли много подушекъ съ монастырскихъ дивановъ.
Музыка играла арнаутскій танецъ, и кавассы собирались плясать.
Я вышелъ изъ монастыря въ село, которое построено около него на остров?, и долго искалъ отца.
Наконецъ я увидалъ, что онъ сидитъ задумчиво на камн?, а Исаакидесъ, стоя передъ нимъ, говоритъ ему о чемъ-то горячо и таинственно…
Они увидали меня и пошли ко мн? навстр?чу… Я сказалъ имъ, что ихъ ждутъ на монастырскомъ двор?.
Изъ разговора ихъ я слышалъ только, что Исаакидесъ говорилъ отцу такъ:
— Попробуйте. Постарайтесь. Это д?ло будетъ в?рное. Вы сами говорите, что Благовъ какъ будто бы остался доволенъ вами въ Загорахъ…
— Да! — сказалъ отецъ, — Благовъ! А гд? Благовъ?
— И этотъ, и этотъ добрый челов?къ… Онъ съ вами былъ очень любезенъ зд?сь на остров?.
— В?жливый челов?къ, образованъ, — возразилъ отецъ…
— Не бойтесь; и я постараюсь. Конечно, онъ челов?къ молодой, неопытенъ, съ краемъ нашимъ не знакомъ; управляетъ въ первый разъ, торопится, думаетъ по доброт? души угодить намъ, христіанамъ. Бостанджи-Оглу челов?къ ничтожный, жалкій, онъ тоже не зд?шній; вс?хъ сплетеній интересовъ зд?шнихъ еще не знаетъ, в?ритъ Куско-бею: Бак?евъ пожал?лъ огородниковъ.
— У меня и своихъ д?лъ достаточно, — возразилъ отецъ. — Я и безъ того не им?ю покоя. И мн? люди должны и не платятъ…
— Ничего, ничего! — говорилъ Исаакидесъ. — Милый мой Одиссей, поди туда и скажи, что мы сейчасъ придемъ. И вм?ст? съ т?мъ вызови потихоньку сюда Бостанджи-Оглу…
Я исполнилъ желаніе Исаакидеса, сказалъ г. Бак?еву и доктору, что? было нужно, и вызвалъ
