— А я думаю, скор?й, хоть бы по прим?ру этого благод?теля и спасителя моего Мыстикъ-аги и по многимъ другимъ, что въ народ? турецкомъ есть много добрыхъ и честныхъ душъ, но въ управленіи н?тъ ни честности, ни порядка.
— Я разсматриваю мусульманизмъ иначе, шире и гораздо возвышенн?е! — сказалъ докторъ съ чувствомъ. — Я люблю суровую простоту этой идеальной, воинственной и таинственно сладострастной религіи. «Богъ одинъ!» Какой Богъ? не знаю! Одинъ Богъ. «И я Магометъ — его пророкъ». Величіе! Я люблю, когда темною зимнею ночью съ минарета раздается возгласъ муэцзина: — «Аллахъ экберъ!» Богъ великъ! Аллахъ «экберъ!» На какомъ язык? вы скажете лучше?.. «Dieu est grand?» Не то. «? ???? ????? ????????» Не то… «Аллахъ экберъ!» А многоженство? О! я другъ многоженства! Я другъ таинственнаго стыдливаго сладострастья!..
— Прежде было лучше въ Турціи, — началъ Исаакидесъ, не обращая никакого вниманія на поэзію доктора. — Прежде янычаръ подавалъ теб? только платокъ, въ которомъ были завернуты пуля и золотая монета. «Выбирай!» Ты вынималъ, давалъ ему золото, и онъ становился твоимъ защитникомъ. А теперь? Теперь кто спасетъ отъ грабежа чиновниковъ и судей, отъ жандармовъ, которые отнимаютъ у селянина посл?днюю курицу и посл?дняго барана и говорятъ еще: — Дай мн? дишь-параси, зубныя деньги. Сколько я зубовъ истеръ у тебя въ дом?, оттого, что много жевалъ! Въ селахъ еще грабятъ народъ по-янычарски, въ городахъ — по новымъ методамъ. Что? вы скажете, почтенн?йшій нашъ докторъ, на это? Вы челов?къ в?дь воспитанный въ Италіи… За нашъ простой разумъ піастра не даете и судите д?ла подобныя иначе, возвышенн?е… Просв?тите насъ…
Это посл?днее обращеніе Исаакидеса къ доктору Коэвино было искрой для гн?ва, уже давно накопившагося въ душ? доктора. Коэвино вообще ненавид?лъ Исаакидеса. За что?? За многое. За то, что онъ эллинскій патріотъ и говоритъ часто «глупыя, свободолюбивыя фразы», за то, что неопрятенъ, за то, что криво и гадко выбриваетъ себ? подъ длиннымъ носомъ промежутокъ между усами, — за все! за все!.. Еще прежде разъ, у Благова на об?д? (разсказывали люди въ Янин?), Коэвино вскочилъ изъ-за стола и перес?лъ на другое м?сто, гораздо ниже, чтобы не быть противъ Исаакидеса, и когда Благовъ его дружески упрекалъ за этотъ скандалъ, Коэвино отв?тилъ ему:
— О, мой добрый, благородный другъ! Простите мн?… О, простите! Я такъ обожаю все изящное, все прекрасное, что предпочелъ с?сть на нижній конецъ стола, откуда я во время об?да вид?лъ противъ себя вашу красивую наружность. Я не могъ спокойно об?дать, когда предо мной былъ этотъ глупый взглядъ, этотъ длинный носъ, эти пробритые усы, этотъ комическій патріотизмъ великой Эллады величиною въ кулакъ мой!
Исаакидесъ зналъ, что Коэвино и презираетъ и ненавидитъ его, но онъ не огорчался, считая доктора, какъ и многіе въ Янин?, полупом?шаннымъ; обращался съ нимъ всегда внимательно и в?жливо, но любилъ дразнить его и, говоря съ нимъ какъ будто почтительно, насм?шливо улыбался.
Это и я зам?тилъ, еще въ начал? при встр?ч? ихъ на остров?.
Исаакидесъ съ улыбкой:
— Какъ вы, докторъ? Какъ ваше здоровье? Здорова ли кира Гайдуша? Ахъ, она зд?сь… Очень радъ!..
А Коэвино мрачно:
— Здоровъ. Хорошо. Благодарю!
Если бы ты могъ вид?ть, что? сталось съ докторомъ, когда Исаакидесъ обратился къ нему вдругъ съ такимъ ироническимъ вопросомъ. Онъ вздрогнулъ, и черные глаза его заблистали…
— Что? я думаю? что? я думаю объ этомъ? Ха! ха! ха! Я думаю, что турки хорошо д?лали, обращаясь съ греками жестоко… да! они прекрасно д?лали! О, о, о! Вы были лучше тогда, когда надъ вами вис?лъ всегда Дамокловъ мечъ… Тогда вы были идеальн?е, теперь вы низкіе торгаши, вы мошенники…
— Докторъ, прошу васъ, успокойтесь и ум?рьте ваши выраженія, — зам?тилъ ему г. Бак?евъ серьезно.
— Н?тъ! н?тъ! я не ум?ряю ихъ! — воскликнулъ докторъ, вставая и принимая угрожающій видъ. — Греки были лучше, когда надъ ними вис?лъ Дамокловъ мечъ…
— Постой, докторъ, — сказалъ ему отецъ, стараясь взять его за руку.
— Н?тъ, — кричалъ Коэвино, отстраняя отца. — Н?тъ! Греки были лучше, когда надъ ними вис?лъ Дамокловъ мечъ мусульманскаго гн?ва! А теперь? Теперь вы что?? Вы ничтожные искатели вещественныхъ интересовъ. У васъ н?тъ рыцарскаго воспитанія въ прошедшемъ… У васъ не было Байардовъ и Рогановъ…у васъ н?тъ ни романтической чистоты, ни изящныхъ пороковъ… да! вы вс? купцы, разносчики, продавцы бубликовъ, носильщики, сапожники, мерзавцы!.. Вамъ былъ полезенъ ужасъ; ваши чувства тогда были отъ страха идеальн?е… у васъ тогда по крайней м?р? было глубоко православное чувство… Вы за церковь, за Христа въ старину отдавали жизнь… Я матеріалистъ, я можетъ быть атеистъ, но я понимаю высоту христіанства… а теперь, когда турки перестали васъ бить и р?зать, вы уже не строите монастырей; вы строите ваши національныя школы, гд? оборванный оселъ-учитель (дуракъ! дуракъ!) кричитъ: «Эллада! Эллада!» Вы теперь не в?руете, вы не б?жите въ пустыню, не молитесь, рыдая… н?тъ! вы лжете, обманываете, торгуете… вы какъ жиды грабите процентами турокъ, которые гораздо лучше, благородн?е васъ… Вы…
— Докторъ, — перебилъ Исаакидесъ красн?я, — вы гордитесь вашимъ воспитаніемъ… будьте-ка в?жлив?е…
— Зач?мъ? съ к?мъ? противъ кого? — возразилъ Коэвино вн? себя: — Противъ тебя, несчастный… тебя! тебя!.. ты первый фальшивыми расписками и незаконными процентами ограбить хочешь б?днаго Шерифъ-бея, которому ты не достоинъ развязать ремень на обуви…
Исаакидесъ побл?дн?лъ… и вс? смутились кр?пко, слыша это; отецъ мой въ отчаяніи схватилъ себя за голову руками…
Тогда г. Бак?евъ тоже всталъ съ ковра и обратился къ доктору очень строго и твердо.
— Г. Коэвино, — сказалъ онъ, — и я вамъ говорю, наконецъ, ум?рьте ваши выраженія… Вы грубо оскорбляете моихъ друзей.
Коэвино побл?дн?лъ; онъ взглянулъ н?сколько разъ, весь вздрагивая, въ лицо г. Бак?еву.
—
Бак?евъ и за нимъ Исаакидесъ громко захохотали ему всл?дъ.
Отецъ мой и Чувалиди звали доктора назадъ, умоляя его образумиться, но просьбы ихъ были тщетны! напрасно и я б?жалъ за нимъ, по приказанію отца, до берега, повторяя ему: «Вернитесь, докторъ, вернитесь, отецъ мой проситъ васъ… Во имя Божіе просимъ васъ, вернитесь…» Все напрасно! онъ прошелъ грозно мимо вс?хъ слугъ и кавассовъ, которые съ удивленіемъ вскочили и слушали, какъ онъ кричалъ: «Лодочникъ! лодку мн?! лодку!»
Гайдуша кинулась собирать свои вещи въ корзину. Но и она не посп?ла за докторомъ.
На берегу онъ нашелъ спорящихъ лодочниковъ, толкнулъ одного изъ нихъ ногой и самъ, вскочивъ въ лодку, закричалъ ему: «Вставай! бери весло!»
Напрасно я взывалъ къ нему: «докторъ милый нашъ, золотой докторъ… вернитесь…»
Онъ былъ уже далеко, и сама быстрая Гайдуша приб?жала къ берегу съ корзиной слишкомъ поздно.
Безъ доктора вс? стали скучн?е.
Г. Бак?евъ, узнавъ отъ меня, что Коэвино ужъ далеко отплылъ отъ берега, презрительно пожалъ плечами и, обратившись къ отцу моему, сказалъ:
— Безумный и нестерпимый челов?къ. Я всегда дивлюсь г. Благову, какъ онъ можетъ проводить съ нимъ такъ часто ц?лые вечера. Я очень радъ, что онъ убрался. Пусть играетъ музыка!
Но музыка не оживила никого. Самъ Бак?евъ задумчиво молчалъ. Чувалиди говорилъ о какихъ-то д?лахъ съ Бостанджи-Оглу. Исаакидесъ опять отвелъ отца моего въ сторону и шепталъ съ нимъ…
Мн? стало сперва жалко доктора, надъ которымъ вс? см?ялись, потомъ грустно, а потомъ и страшно…
Я с?лъ за монастыремъ на камн? и смотр?лъ, какъ заходило солнце за гору, по ту сторону города, какъ
