меня.
— А знаешь, отецъ, — сказалъ я еще, — ты, не знаю, какъ объ этомъ думаешь… А я думаю, что Бак?евъ Благова не любитъ. Все онъ какъ будто не радъ, когда ты о Благов? ему говоришь.
— Вотъ ты какой хитрый, — отв?чалъ мн? отецъ см?ясь. — Несториди нашъ б?дный порадовался бы на это. Сказано: грекъ, да еще загорскій.
— А послушай, отецъ, какъ ты скажешь, а в?дь величія дипломатическаго у Бак?ева больше, ч?мъ у Благова. Ростъ какой…
Отецъ засм?ялся опять.
— Плоть сильна, но духъ немощенъ у него, — сказалъ онъ. — Ты смотри только объ этомъ никому не говори, дитя мое. Я теб? скажу, что русскому чиновнику не надо бы и кавассовъ ждать, а самому бы чауша этого сегодня кр?пко ударить… Я думаю, Благовъ хоть и раздушенный какъ барышня, а сд?лалъ бы такъ. Я слышалъ о немъ уже такія д?ла. Только все-таки намъ по городу см?яться надъ русскими чиновниками не сл?дуетъ. И ты смотри, исторію эту для г. Бак?ева выгодн?е разсказывай. Русскіе вс?, каковы бы они ни были, наши первые благод?тели. А ума и мужества не вс?мъ уд?лилъ Богъ въ одной м?р?. Покойной ночи теб?, сынокъ. Б?дному этому чаушу, я думаю, завтра будетъ худо. Судьба, все судьба… А ты помолись Богу и спи спокойно, дитя мое.
Я помолился, поблагодарилъ Бога за спасеніе отъ воды и отъ турокъ, снялъ съ отца сапоги и платье и мирно уснулъ.
IX.
На другой день в?сть о томъ, что турки оскорбили управляющаго русскимъ консульствомъ, разнеслась по всему городу.
Иные говорили, что Бак?ева ударили турки прикладомъ, другіе, напротивъ того, что онъ ударилъ въ лицо чауша и сказалъ ему: «О необразованный, дикій ты челов?къ! Ты не знаешь о трактатахъ великихъ державъ».
Я съ утра выпросилъ у отца позволеніе сходить въ русское консульство въ гости къ Бостанджи-Оглу, который еще прежде приглашалъ меня, и тамъ былъ свид?телемъ многаго.
Чаушъ съ разсв?та пришелъ въ консульство и ждалъ г. Бак?ева, чтобы просить у него прощенія. Его послалъ самъ полковникъ. Но у Бак?ева на квартир? былъ также уже съ утра Исаакидесъ. Когда чауша допустили къ г. Бак?еву, Исаакидесъ уже усп?лъ раздражить его.
— Эти фанатики!.. Эти зв?ри… Не в?рьте, что онъ не зналъ, кто вы такой… Не в?рьте. Они вс? такого азіатскаго духа… Вс? пытаются оскорбить иностранцевъ на удачу. Если удастся, хорошо, не удастся — просятъ прощенія и лгутъ… Весь городъ уже знаетъ о томъ, что васъ вчера оскорбили…
Эти же самыя слова повторилъ Исаакидесъ и внизу, при мн?, въ канцеляріи.
Напрасно чаушъ униженно кланялся, напрасно онъ хваталъ полу Бак?ева, управляющій не обратилъ на него никакого вниманія и приказалъ ос?длать себ? лошадь, чтобъ ?хать ко вс?мъ консуламъ и къ паш?. Онъ зашелъ на минуту въ канцелярію и объяснилъ Бостанджи-Оглу, въ какомъ дух? надо приготовить для паши ноту…
Мы вс? стоя слушали.
— Жестче, понимаете, жестче! — говорилъ онъ.
Исаакидесъ красн?лъ отъ радости. Бостанджи-Оглу также какъ будто радовался. Но мн?, признаюсь, стало жаль б?днаго чауша. Я в?рилъ его раскаянію, в?рилъ и тому, что онъ ошибся вчера. Къ тому же онъ исполнялъ лишь приказанія своего начальства.
Г. Бак?евъ вышелъ изъ канцеляріи въ с?ни, чтобы с?сть на лошадь; чаушъ еще разъ кинулся къ нему…
— Эффенди! — произнесъ онъ, прикладывая руку къ сердцу.
Г. Бак?евъ остановился и сказалъ ему:
— Любезный мой, ты виноватъ меньше твоего полковника: онъ долженъ учить тебя… Но я простить не могу.
Въ эту минуту въ большихъ дверяхъ консульства показались два чужихъ кавасса, и за ними вошли сперва г. Бреше, а потомъ Ашенбрехеръ, австрійскій консулъ. Оба были въ форменныхъ фуражкахъ.
— Quoi! mon tres cher monsieur! — воскликнулъ съ перваго слова г. Бреше. — Правда ли, что васъ осм?лились оскорбить вчера?
— Да! вообразите! — отв?чалъ г. Бак?евъ, съ чувствомъ пожимая руки обоимъ консуламъ. — Я сбирался ?хать ко вс?мъ коллегамъ моимъ и подвергнуть д?ло это ихъ безпристрастному суду.
— Montons et racontez nous! — воскликнулъ Бреше. — Что? сд?лала вамъ эта сволочь?.. Cette racaille! Я выучу ихъ помнитъ, что такое европейское консульство.
— Мы вс? солидарны, вс? солидарны, — говорилъ толстый Ашенбрехеръ.
И они ушли наверхъ.
Старый Ставри сказалъ тогда чаушу:
— Я говорилъ теб? вчера, что ты дуракъ. Видишь, несчастный, что я правду теб? говорилъ. Если бы ты вчера на м?ст? попросилъ бы прощенія, нашъ бы простилъ. А теперь, когда французъ вм?шался, пропала твоя голова. Жаль и мн? тебя, несчастный. Но ты, я сказалъ теб?, дуракъ… Слышишь?
— Судьба, — сказалъ турокъ, вздохнувъ, и пошелъ печальный изъ консульства.
— Б?дный, — сказалъ я, обращаясь къ Бостанджи-Оглу.
— Да, — отв?чалъ Бостанджи-Оглу, — теперь его строже накажутъ, когда Бреше вм?шался… Бреше зв?рь.
— Не зв?рь, — возразилъ ему Исаакидесъ, — а ловецъ хорошій на дикихъ зв?рей. Консулъ, какимъ долженъ быть на восток? консулъ.
Немного погодя оба западные консулы и г. Бак?евъ сошли сверху и простились у дверей. Г. Бак?евъ с?лъ на лошадь и по?халъ къ паш?, а Бреше и Ашенбрехеръ пошли въ другую сторону.
Я тоже хот?лъ итти домой, но Исаакидесъ удержалъ меня на минуту, отвелъ въ сторону и сказалъ:
— Скажи по секрету отцу, что его д?ло по драгоманату почти устроено и чтобъ онъ непрем?нно зашелъ сегодня въ консульство. Ч?мъ скор?е, т?мъ лучше.
Возвратившись домой, я засталъ доктора еще дома. Онъ вообще выходилъ къ больнымъ поздно. Хоть въ Янин? было и кром? его н?сколько докторовъ, учившихся въ Германіи и въ Италіи, но Коэвино и до сихъ поръ считается у насъ лучшимъ. У него быстрый взглядъ, р?шительность въ л?ченіи, находчивость, счастливая рука. Поэтому онъ и знать никого не хот?лъ. Напрасно было приглашать его рано, напрасно было умолять его и давать ему деньги, чтобъ онъ вышелъ изъ дома раньше, ч?мъ ему хочется. Ни дружба, ни состраданіе, ни корысть не могли изм?нить его привычекъ. Онъ пилъ кофе и курилъ не сп?ша, въ турецкой одежд?; потомъ чесался и перед?лывалъ себ? проборъ разъ десять по-англійски до затылка; вынималъ изъ комода н?сколько паръ французскихъ перчатокъ, разглаживалъ ихъ, расправлялъ, выбиралъ то коричневую, то зеленую, то с?рую пару, нюхалъ ихъ съ восторгомъ, опять пряталъ. Потомъ над?валъ модную, чистую, в?нскую рубашку, од?вался долго съ помощью Гайдуши. Чистилъ долго самъ свой новый цилиндръ.
— Гайдуша! Что? я сегодня над?ну? Я думаю, черный
— Над?ньте мигре или коричневый
— А какъ ты думаешь? А? Или мигре?..
— Въ жакетон? вы моложе, въ мигре серьезн?е, — отв?чала Гайдуша.
— А! жакетонъ! жакетонъ! Я сегодня хочу быть моложе. Великій Дантъ сказалъ. Ты помнишь, Гайдуша, тотъ великій, великій итальянскій поэтъ, который объ ад? писалъ: Lasciate ogni speranza. Помнишь? Давай жакетъ… А! а! а! молодость — весна жизни. Учись, Одиссей, по-итальянски, непрем?нно учись.
Если случался поутру при этомъ какой-нибудь знакомый или пріятель, докторъ начиналъ безконечные споры объ астрономіи, религіи, любви, поэзіи (мен?е всего онъ любилъ говорить о политик?). И въ это время, когда онъ чесался, помадился, гляд?лся въ зеркало или говорилъ то о разстояніи земли отъ солнца, то объ Уголино, грызущемъ въ аду голову врага своего, въ это время никакая сила не могла вызвать его къ больнымъ изъ дома.
Разъ одинъ богатый албанскій бей изъ дикой и воинственной
