Одиссей Полихроніадесъ

Такъ помогъ мн? Богъ въ этотъ день! И, возвращаясь домой, я сказалъ себ? опять: «Эй, море?-Одиссей несчастный!.. Все хорошо пока, все хорошо!»

Все хорошо, все отлично, мой добрый другъ, но т? соблазнительные и прекрасные демоны, которымъ воздвигали столь изящные храмы наши блистательные предки, эти коварные б?сы безсмертны; они незримо живутъ и въ нашихъ собственныхъ слабыхъ сердцахъ; они р?ютъ неслышными т?нями вокругъ, глумясь надъ нашими гр?хами и поднося безпрестанно къ жаднымъ устамъ юности благоухающую чашу наслажденія, на дн? которой скрытъ ядъ духовной гибели и муки поздняго покаянія!..

Однажды (дня черезъ два, не больше, посл? моего перваго тріумфа въ гимназіи) около меня с?лъ одинъ ученикъ, уже большой и по виду мн? сверстникъ, но въ самомъ д?л? онъ былъ постарше меня. Од?тъ онъ былъ по-европейски и широкую шляпу свою любилъ носить набокъ съ особымъ молодечествомъ. Лицомъ онъ былъ красивъ, см?лъ, веселъ и пріятенъ, хотя и очень смуглъ; глаза у него были черные и огневые. Онъ захот?лъ самъ познакомиться со мной и сказалъ мн?, что онъ сынъ греческаго драгомана, старика, котораго я зналъ уже въ лицо. Имя этому юнош? было Аристидъ. Отецъ его былъ съ Іоническихъ острововъ, а мать итальянка.

Аристидъ въ тотъ же день увелъ меня изъ училища къ себ? домой; потомъ пришелъ и къ намъ на дворъ св. Марины, и мы стали съ т?хъ поръ постоянно вм?ст? ходить и проводить время. Въ первые же дни нашей дружбы онъ началъ учить меня худу и говорилъ: «Стой, я теб? на все открою глаза!» Онъ зналъ вс? тайныя городскія исторіи; надъ вс?мъ см?ялся; представлялъ учителей; зналъ вс? кофейни, вс? самые дальніе переулки въ город?; зналъ, кто кого любитъ и кто кого ненавидитъ. Онъ разсказывалъ мн? множество анекдотовъ, полныхъ соблазна. Меня одни изъ нихъ см?шили, другіе ужасали, но смущали и тревожили меня равно т? и другіе… «Много ты знаешь, Аристидъ!» говорилъ я ему, а онъ хвалился: «Погоди еще, ты и лучше этого отъ меня услышишь!»

Несмотря на то, что Аристиду было только всего восемнадцать л?тъ, онъ уже старался нравиться женщинамъ и д?вушкамъ и проводилъ иногда ц?лые вечера въ б?дномъ предм?сть? Канлы-Чешме?, которое у насъ им?етъ очень худую славу. Онъ прекрасно ?здилъ верхомъ, никого не боялся и не стыдился, ходилъ и въ разныя консульства, пос?щалъ и самыхъ простыхъ людей, и везд? заводилъ и дружбу, и ссоры. Ссорился съ учителями и переставалъ ходить въ школу, а бралъ уроки дома, да и то когда вздумается, потомъ опять возвращался въ училище. Онъ былъ большой другъ съ молодымъ туркомъ Джемилемъ. Отецъ Джемиля былъ тотъ самый дряхлый Сеферъ-эффенди съ длиннымъ и горбатымъ краснымъ носомъ, который ласкалъ меня и говорилъ мн? персидскіе стихи «о стройномъ кипарйс?», когда мы съ отцомъ гостили у доктора. Джемилю было семнадцать л?тъ. Мальчикъ онъ былъ тоже красивый, но б?локурый, съ большими тихими голубыми глазами, л?нивый, немного глупый и отцомъ ужасно избалованный. По ц?лымъ часамъ занимался онъ голубями, щенятами, барашками, раскрашенными на спин? и голов? розовою краской. П?сни п?лъ, сидя на камн? у воротъ отцовскихъ, или игралъ на улиц? съ самыми маленькими д?тьми; или по ц?лымъ часамъ бросалъ въ потолокъ бумажки, скрученными въ трубочки и разжеванными съ одного конца, и веселился, что он? прилипали къ потолку. Старый эффенди никогда его не бранилъ и, когда заставалъ его за такими пустяками, ут?шался самъ и, дрожа отъ радости и см?ха, говорилъ: «дитя!! джу джукъ!» И кончено.

Дружба Аристида съ Джемилемъ была такъ велика, что они иногда по ц?лымъ днямъ не разставались. Уходили вм?ст? на охоту; нер?дко старый эффенди, котораго драгоманъ греческій нанималъ, чтобы давать Аристиду уроки турецкаго языка, посылалъ вм?сто себя сына или приглашалъ Аристида къ себ?, и тогда вм?сто уроковъ начинались шалости и шутки.

Въ турецкой азбук? есть буквы: «айенъ, гайенъ» и еще «ламъ- элифъ» и «вау». Вотъ они оба вм?ст? и начнутъ, прыгая, твердить сперва: айенъ-гайенъ! айенъ-гайенъ!.. А потомъ закричатъ вм?ст?: ламъ-элифъ-вау! изо вс?хъ силъ, и дразнятъ другъ друга: вау! вау! вау! А старый эффенди хохочетъ и радуется на нихъ.

Они и ему то же: вау! вау! И онъ не только не сердится, а еще и самъ принимаетъ въ этомъ участіе. Приподнимается дрожащими ногами на цыпочки и тоже къ нимъ навстр?чу длиннымъ носомъ своимъ киваетъ какъ птица и кричитъ: «вау!»

Я б?днаго и добраго старика этого душевно полюбилъ и, думая о немъ и теперь, когда уже его давно н?тъ на св?т?, нер?дко повторяю то, въ чемъ сознаются въ минуту искренности и примиренія вс? немусульманскіе жители Турціи, что «ужъ добр?е добраго турка не найти челов?ка на св?т?!»

Онъ и мн?, и Аристиду радъ былъ всегда, какъ бы собственнымъ д?тямъ своимъ, какъ роднымъ братьямъ своего обожаемаго Джемиля.

Онъ встр?чалъ нась и трясясь, и см?ясь, и восклицая: «Добро пожаловать! Милости просимъ! Счастливаго утра вамъ!» Меня всегда потреплетъ по щек? рукой и заговоритъ иногда опять о «кипарис?» или начнетъ возвышенно декламировать по-турецки:

«Однажды я былъ огорченъ и спряталъ голову мою въ воротникъ моей одежды. Но внезапно принесся изъ степи в?теръ, напоенный благоуханіями рая… Я взглянулъ и увидалъ предъ собою щеку, подобную слоновой кости, обд?ланной въ драгоц?нное черное дерево юныхъ кудрей»…

Такія онъ вещи мн? говорилъ, и мы вс? см?ялись, слушая его; а съ Аристидомъ онъ обращался иначе. Прив?тствуя его, онъ сжималъ свой слабый старческій кулакъ, чтобъ изобразить его силу и отвагу, и говорилъ по-гречески: «Нна! паликаръ! Бобо47! челов?къ! бобо!» Или, указывая мн? на него, съ отеческою радостью восклицалъ: «Что? намъ съ нимъ д?лать? Дели-Канлы! Б?шеная юная кровь!»

Аристидъ начальствовалъ надъ нами; у него было гораздо больше опытности, ч?мъ у насъ съ Джемилемъ, и потому во вс?хъ увеселеніяхъ и шалостяхъ и предпріятіяхъ онъ предводилъ, а я, и еще больше Джемиль, повиновались ему. Я говорю — особенно Джемиль. Если случалось, что Джемиль чего- нибудь не хот?лъ или на что-нибудь не соглашался, Аристидъ упрашивалъ его ласковыми словами: «Ага ты мой прекрасный! паликаръ ты мой! кипарисъ ты! апельсинъ ты! лимонъ ты мой!..» И л?нивый Джемиль, потягиваясь и з?вая, соглашался. Иногда, когда онъ уже очень упорствовалъ, то Аристидъ, махая на него прямо рукой, называлъ его безъ страха и сов?сти: «Э! ты старая турецкая дрянь!» или, напротивъ того, молча бралъ его об?ими руками за его св?жія полныя щечки и говорилъ: «Поди сюда, дитя мое!» и ц?ловалъ его въ губы и въ глаза. Тогда Джемиль шелъ за нимъ покорно, какъ идетъ за хозяиномъ раскрашенный весною ягненокъ. Я дивился этой дружб? и см?лости, съ которою Аристидъ бранилъ Джемиля. Но Аристидъ однажды отв?чалъ мн?:

— Ты б?дный турко-райя и потому боишься. А я грекъ свободнаго королевства! Кого мн? бояться? А кто меня обидитъ, для того вотъ что? готово… И нагнувшись онъ досталъ изъ сапога своего складной широкій и преострый ножъ.

— См?лый же ты, молодецъ! — сказалъ я, вздыхая и завидуя. Отъ времени до времени, посл? прилежныхъ занятій, мн? было очень весело вид?ться съ Аристидомъ и Джемилемъ. Джемиль хотя былъ и не уменъ, и не разговорчивъ, но всегда радъ былъ меня вид?ть, уводилъ меня къ отцу и угощалъ въ изобиліи всякими сладостями, кофеемъ и табакомъ, на который денегъ у меня еще не было; что касается до Аристида, то устоять противъ него, когда онъ былъ ласковъ или веселъ, было очень трудно. Многое впрочемъ не нравилось мн? въ шалостяхъ и во вкусахъ его; часто они были вовсе не д?тскіе и не невинные; совс?мъ другого рода, непохожіе ни на «айенъ-гайенъ», ни на бумажныя трубочки Джемиля. Разъ Аристидъ взялъ съ собою на гулянье, которое было за городомъ въ праздникъ, нитки и иголку и сшилъ тихонько въ т?снот? платья двумъ небогатымъ женщинамъ; он? хот?ли разойтись; платье у одной разодралось. Женщины начали кричать и ссориться; мужья и знакомые вступились. Заптіе подошли унимать. Я отъ страха и стыда сид?лъ полумертвый и такъ и ждалъ, что насъ съ Аристидомъ изобьютъ или схватятъ и отведутъ къ паш?; а онъ сид?лъ около меня на камн? спокойно и смотр?лъ равнодушно и только мн? шепталъ: «молчи! молчи!»

Нищаго обругать, старуху на улиц? толкнуть, товарища въ училищ? прибить, д?вушк?, проходя мимо, сказать непристойность, — все это нравилось Аристиду. Джемиль самъ ничего, ни худого, ни хорошаго, ни вреднаго, ни забавнаго, выдумать не могъ, но вс?мъ дурнымъ поступкамъ Аристида онъ см?ялся и радовался отъ души и говорилъ только: «Аманъ! аманъ! Смотри, смотри, что? онъ д?лаетъ!» И прыгалъ и рукоплескалъ тогда отъ восторга.