Одиссей Полихроніадесъ

мн?:

У меня есть н?сколько піастровъ… Зайдемъ въ кофейню, въ Лутцу, выпьемъ холодной воды и кофе… А то боюсь я, чтобъ тебя не стошнило или чтобъ ты въ обморокъ не упалъ… Ты очень бл?денъ, душенька!

Это онъ сказалъ безъ всякой насм?шки, но съ тою лаской и любезностью, которая всегда такъ смягчала мн? сердце; она смягчила и теперь.

Мы скоро пришли въ предм?стье Лутцу, спросили себ? стулья, кофе и холодной воды и с?ли на лужку, лицомъ къ озеру и горамъ и спиной къ городу. Народу не было никого въ это время. Въ кофейн? только два челов?ка играли въ шашки. Предм?стья издали казались такъ мирны и тихи. Долина зелен?ла, зелен?ло то самое поле, на которомъ убили Саида; и на дальнихъ синихъ горахъ б?л?ли широкія жилы сн?га, такъ неподвижно и спокойно блистая!..

Я созерцалъ, умиротворяя въ себ? взволнованную душу… Курилъ и кофе пилъ вздыхая. Аристидъ, тоже не говоря ничего, зап?лъ прекрасную п?сню, подъ которую пляшутъ на свадьбахъ въ дальней Эгин?:

Веселитесь, молодые, веселитесь, д?вушки —
А день идетъ все къ вечеру…
А Харонъ50 дни наши
По одному, по одному все отсчитываетъ…
      Ну, такъ давайте же землю эту топтать веселяся.
      Ту землю, которая насъ пожретъ…

Н?тъ у Харона разбора,
В?рности н?тъ у него никакой!..
Младенцевъ отъ груди беретъ
И старцевъ не оставляетъ…
      Придавимъ-ка еще, пристукнемъ ногами ту землю…
      И пляска наша пусть станетъ вкусн?е…

Веселитесь, молодые, веселитесь вы, д?вушки,
Радуйтесь въ прохлад? молодости вашей.
Смотрите — придетъ время,
Какъ и васъ съ?стъ гробовая доска…
      Ну, такъ давайте же землю эту топтать веселяся.
      Ту землю, которая насъ пожретъ…

Въ эту землю, по которой мы ходимъ ногами,
Въ нее вс? мы пойдемъ;
Она подъ травкой своей подъ зеленой
По?даетъ паликаровъ молодыхъ,
И подъ цв?точками подъ своими
?стъ д?вушекъ молодыхъ и д?вчоночекъ.
      Ну, такъ дайте ей еще ногою,
      Дайте хорошенько…

Веселитесь, молодчики, д?вушки, веселитесь!
До того года проживетъ ли кто?
У Харона есть р?шеніе:
Ни души ни одной въ живыхъ не оставить,
И архонтовъ, и большихъ людей,
И всякую остальную б?дную б?дность, —
Вс?хъ ждетъ ихъ и насъ Харонъ,
Молодыхъ, стариковъ и д?тей…

Такъ п?лъ Аристидъ долго, а я слушалъ его. И стало мн? легче, хотя и грустно.

Я попросилъ его снова сп?ть п?сню. Онъ опять зап?лъ, а я сталъ опять слушать.

Наконецъ мы встали. Аристидъ повесел?лъ вовсе и говорилъ мн? см?ясь:

— Пойдемъ теперь къ Джемилю. Я буду ему разсказывать, и ты увидишь, какъ онъ будетъ бояться.

Но я сказалъ:

— Ни за что? теперь къ туркамъ не пойду. Далеко пусть будутъ отъ меня теперь вс? турчата молодые! Пусть Господь Богъ меня спасетъ отъ нихъ…

Аристидъ назвалъ меня съ презр?ніемъ «несчастнымъ» и вс? пять пальцевъ наложилъ на лицо: «вотъ теб? вс? пять на глаза твои51!» и ушелъ, а я возвратился къ отцу Арсенію.

Къ Джемилю посл? этого я вовсе пересталъ ходить и кланялся ему только на улиц?; но съ Аристидомъ я долго бы не нашелъ ни причины, ни охоты, ни силы прервать (такъ съ нимъ было всегда весело: такой онъ былъ занимательный, «курьезный», какъ у насъ говорятъ), если бъ онъ самъ вскор? не у?халъ въ Корфу. Чрезъ нед?лю какую-нибудь посл? казни молодого турка онъ поссорился съ однимъ изъ учителей нашихъ. Ученики подняли шумъ; больше вс?хъ шум?лъ сынъ Куско-бея, того красавца въ грязномъ сюртук?, котораго такъ ненавид?лъ нашъ докторъ Коэвино; Аристидъ на этотъ разъ былъ гораздо мен?е виноватъ.

Но учитель, боясь оскорбить сына богача всемогущаго въ город? и въ самой Порт?, воскликнулъ, обращаясь къ Аристиду: «Замолчишь ли ты, негодяй, шутъ маскарадный!» и поднялъ на него книгу, которую держалъ въ рук?. Боже мой! какъ сверкнули гордыя очи у моего Аристида!.. Онъ только пожалъ плечами, улыбнулся и сказалъ, приступая къ учителю: «Это ты меня-то, меня, учитель? Ты, море?, не въ своемъ ум?, в?роятно!» Далъ ему разъ по книг?, книга полет?ла изъ рукъ, а мой Аристидъ над?лъ свою европейскую шляпу, загнулъ ее на? бокъ и вышелъ съ тріумфомъ изъ школы.

Разсказалъ дома отцу; отецъ огорчился и, опасаясь, чтобъ онъ совс?мъ зд?сь не изл?нился и не потерялъ головы, отправилъ его въ Корфу. Тогда еще были тамъ англичане; и былъ у нихъ одинъ дальній родственникъ англичанинъ, челов?къ очень суровый и ученый. Къ нему отправилъ его отецъ.

Аристидъ, прощаясь со мной, говорилъ, пожимая плечами:

— Мн? все равно!.. Что? меня р?жетъ?.. И тамъ и зд?сь одно и то же. Тамъ еще лучше. Тамъ Европа. Тамъ мн? будутъ женщины и д?вушки сами изъ оконъ платками знаки д?лать. Она мн? вотъ такъ, а я ей вотъ такъ тоже платкомъ… И сейчасъ понимаемъ другъ друга… Ты знаешь ли, какой я клефтъ? И какой злод?й? Я такой злод?й, какъ въ той п?сенк? поется:

Яни тотъ да Янаки, да распутный Яни
Обводитъ все д?вушекъ, проводитъ прекрасныхъ…

Вотъ я что?, сынъ мой любезный ты, Одиссей!

И опять шляпу на? бокъ; обнялъ меня, поц?ловалъ и у?халъ; а я остался, и мн? сначала стало безъ него гораздо скучн?е.

IV.

Долго говорили въ город? о казни Саида. Давно ничего подобнаго въ Янин? не видали; законъ этотъ прилагался не часто, и не вс? родные были такъ жестоки и требовательны, какъ мать и тетка убитаго Мустафа. Иные христіане, попроще или позл?е, восклицали: «Т?мъ лучше! Пусть турки р?жутся между собой. Съ нами они этого д?лать не могутъ такъ легко теперь… Державы не допустятъ… А за этотъ ана?емскій родъ кто заступникъ? Разв? одинъ Лесси, старичокъ». Другіе радовались, что консулы напишутъ своимъ правительствамъ объ этомъ происшествіи и во вс?хъ европейскихъ столицахъ будутъ знать, какіе