ужасы д?лаются въ Турціи. Но были и такіе, которые вникали въ д?ло гораздо глубже и, качая головой и вздыхая, говорили печально: «Еще есть кр?пость духа у мусульманъ! Не правительство желало такой казни, а семья требовала приложенія закона во всей его древней строгости!.. Непріятно христіанину вид?ть, что его враги еще такъ преданы своему суровому, кровавому закону! Увы намъ! увы!.. Мы зд?сь заняты нашими мелкими раздорами, въ Эллад? министерство падаетъ за министерствомъ, а мусульмане все терпятъ, все переносятъ, мирятся молча со вс?ми тягостями, и съ т?ми, которыя на нихъ налагаетъ правительство, пытающееся хоть для виду стать прогрессивными, и съ т?ми, которыхъ отъ нихъ требуетъ Коранъ».
Докторъ Коэвино, который многое понималъ такъ в?рно и тонко, даже и въ политик?, хотя онъ ее и ненавид?лъ (потому в?роятно, что вс? архонты, учителя и доктора наши на Восток? много занимаются ею), судилъ объ этомъ д?л? именно такъ, какъ я сейчасъ сказалъ. Но онъ не вздыхалъ и не печалился, какъ другіе греки, согласные съ нимъ во взгляд?, а восклицалъ почти радостно, на зло вс?мъ соотечественникамъ своимъ: «О! средніе в?ка! О! браво! Средніе в?ка! Ха-ха! ха-ха! Какая мрачная, величавая картина!.. Какая трагическая сила духа есть еще у этого племени и въ этой религіи! Деньги! 20.000 піастровъ!.. На что? намъ деньги?.. Мы презираемъ ихъ, хотя мы и б?дные!.. Мы жаждемъ крови!.. Мы мщенія хотимъ!.. О! что? за возвышенный ужасъ!.. Архонтъ бы нашъ, учитель нашъ премудрый — не 20.000!.. О, о! Онъ 20 піастровъ взялъ бы съ радостью за умерщвленіе сына!»
Исаакидесъ, в?чный революціонеръ, послалъ тотчасъ дв? корреспонденціи объ этомъ въ А?ины и въ Тріесть… Я читалъ ихъ (отецъ Арсеній доставалъ и запрещенныя въ Турціи газеты). Исаакидесъ постарался описать д?ло еще мрачн?е, ч?мъ оно было, но преднам?ренно оставляя кое-что въ туман?… Наприм?ръ Саидъ, вс? это знали, разсерженный подставилъ товарищу ножъ: Исаакидесъ писалъ, что они
Консулы, в?роятно, вс? что-нибудь писали объ этомъ. На м?ст? казни были почти вс? драгоманы; я самъ мелькомъ вид?лъ ихъ форменныя фуражки; одинъ Бостанджи-Оглу не усп?лъ побывать и не узналъ даже ничего объ этомъ во?-время. Г. Бак?евъ былъ очень разгн?ванъ на него за это упущеніе, и онъ былъ правъ; вс? зам?тили, что изъ русскаго консульства не было на м?ст? казни ни чиновника, ни даже кавасса. Маноли-кавассъ, всегдашній мой покровитель и другъ, тотчасъ же вспомнилъ обо мн? (онъ какъ-то уже усп?лъ узнать — всезнающій! — что я тамъ былъ) и предложилъ г. Бак?еву мои услуги. Г. Бак?евъ былъ очень радъ, и вечеромъ въ самый день казни Саида за мной прислали, посадили въ канцелярію и заставили все разсказать, что? я вид?лъ, безъ прибавленія и утайки. Я разсказалъ. Г. Бак?евъ сказалъ мн? довольно холодно: «Merci»; а Бостанджи-Оглу тутъ же зам?тилъ: «Не хорошо, что ученикъ гимназіи и совс?мъ посторонній мальчикъ исполняетъ вашъ долгъ!»
Б?дный
Воля ли Божья была на то, или такое особое стеченіе обстоятельствъ, только отецъ мой и я, мы во всемъ и везд? стояли на пути этому очень св?дущему въ языкахъ и трудолюбивому, но все-таки неспособному, ничтожному и даже н?сколько низкому молодому челов?ку! Со временемъ эти отношенія приняли характеръ настоящей ненависти и явной борьбы, которая кончилась для меня полнымъ торжествомъ.
Меня, ученика неопытнаго и заст?нчиваго, какая-то незримая, но сильная волна житейскаго теченія приподнимала и какъ бы приносила къ порогу русскихъ и къ русскому консульству. Еще до возвращенія отца моего и г. Благова какъ будто мн? чувствовалось, что я уже теперь не просто
Первое д?ло мое, и сразу въ самой Порт?, было вотъ какое: нужно было защитить отъ неистовой Гайдуши доктора Коэвино, и я защитилъ его… Ты дивишься? Слушай, и ты увидишь, что это сд?лалось все просто и легко.
Былъ въ Янин? у насъ еще другой докторъ (докторовъ у насъ хорошихъ и обученныхъ въ Европ? много), по фамиліи Арванитаки. Онъ былъ уже старъ и женатъ давно на гречанк? съ одного изъ дальнихъ острововъ…
Ты, какъ житель Эллады, самъ лучше меня, я думаю, знаешь, какъ много на островахъ красивыхъ женщинъ; я же скажу теб?, что он? гораздо оживленн?е и чувствительн?е нашихъ янинскихъ дамъ и д?вицъ.
Г-жа Арванитаки хотя въ то время была уже не очень молода, но еще красива, разговорчива, бойка и, какъ слышно, иногда тяготилась однообразною, тихою жизнью нашего города. Я вид?лъ самъ поздн?е не разъ, какъ она см?ло и много разговаривала съ Благовымъ и другими консулами, тогда какъ наши янинскія дамы, надо правду сказать, обыкновенно ограничивались во время визитовъ и при встр?чахъ съ иностранцами разспросами о здоровь? и погод? или зам?чаніями о томъ, что «зд?сь Турція, варварство»; что «зд?сь прі?зжему изъ Европы должно показаться все нехорошо». Вс? говорили почти одно и то же и очень мало разница была въ томъ, что мадамъ Бакыръ-Алмазъ говорила степенно и тихимъ голосомъ; мадамъ Несториди говорила н?жно, склоняя головку на? сторону, какъ милый анемонъ, а мадамъ такая-то кричала пронзительно и на весь домъ: «Туречина! Туречина! Господинъ консулъ! Туречина! Дороги у насъ дурныя, несчастныя, непро?здныя…»
Вотъ и вся разница.
Мадамъ Арванитаки хотя и прожила уже около десяти л?тъ въ Янин? и од?валась по-янински въ очень широкое и короткое платье на огромномъ кринолин?, изъ-подъ котораго были видны изр?дка цв?тныя турецкія шальвары, хотя носила расшитый цв?тной, узенькій платочекъ, прикр?пленный лишь на одной сторон? головы, но и взглядъ ея былъ пламенный, и походка иная, и р?чь, какъ сказать, гораздо бол?е см?лая и занимательная, ч?мъ у другихъ дамъ.
Даже одна пустая вещь… У насъ есть одинъ обычай: когда на вопросъ о здоров? знакомый отв?титъ, что онъ самъ нездоровъ, или жена его, или сынъ, или кто-нибудь близкій, то приличіе требуетъ сказать непрем?нно: «Мн? это очень непріятно…» Нельзя воскликнуть: «Ахъ! Что? такое? Что? у васъ?.. Какое горе!.. Боже!..» Это можно, но посл?, а прежде сказать надо: «мн? это непріятно», хотя бы и небрежно, и улыбаясь, и холодно, изображая на лиц? своемъ «что? мн?, братъ, до тебя за д?ло!» Но сказать нужно… Оно какъ-то само и не подумавъ говорится. И точно, вс? янинскія дамы, вс?хъ классовъ общества, и богатыя, и б?дныя, и безграмотныя, и въ лучшей школ? обученныя говорятъ это прив?тствіе точно такимъ же тономъ, какимъ бы он? сказали вамъ: «сегодня вторникъ, а не среда!» Только одна мадамъ Арванитаки ум?ла придать сожал?нію своему въ подобныхъ случаяхъ какую-то живую и пріятную театральность: «Боже мой! Ваша жена? Ваша жена нездорова? Почему? Ч?мъ? Какъ мн? это непріятно! Какъ мн? жаль… Пов?рьте! Такая молодая, милая!.. Еще недавно она какъ юный ангелъ шла по улиц?!.. Что? съ ней! Что? съ ней!» И челов?ку пріятно было слышать эти восклицанія даже и тогда, когда онъ могъ сомн?ваться въ ихъ искренности.
У мадамъ Арванитаки были дв? маленькія дочери; она занималась ими; но можетъ быть ей все-таки было дома очень скучно.
Постоянныхъ гульбищъ общественныхъ, баловъ, театровъ у насъ н?тъ; въ домахъ другъ друга пос?щаютъ р?дко… Самъ Арванитаки былъ, какъ я уже сказалъ, и тогда не молодъ, гораздо старше жены; с?дой, въ очкахъ, всегда съ табакеркой, смирный, простодушный, весь погруженный въ чтеніе и задумчивость, собою неприглядный, низенькій. Когда я поздн?е сталъ встр?чать больше людей разныхъ націй и разнороднаго воспитанія, я всегда, вспоминая о скромномъ, честномъ, ученомъ и безхитростномъ
