Одиссей Полихроніадесъ

Арванитаки, находилъ, что онъ больше похожъ на германскаго профессора, ч?мъ на грека; видно было, что долгая жизнь въ Германіи пришлась вполн? ему по природ?. Греческаго въ немъ было только имя, языкъ и, конечно, то сильное патріотическое чувство, которое есть стихія всякой греческой души! Сверхъ своихъ серьезныхъ медицинскихъ познаній Арванитаки былъ зам?чательный теологъ и зналъ отлично каноническое право. Онъ былъ одинъ изъ т?хъ почтенныхъ грековъ, которые, не пренебрегая полудикою своею родиной, возвращаются домой изъ Европы, съ большимъ запасомъ знаній и потомъ живутъ у насъ по-нашему въ однообразномъ труд? и честной неизв?стности.

Итакъ черноокая мадамъ Арванитаки тосковала; она сверхъ того бол?ла ч?мъ-то и доктору Коэвино дов?ряла больше ч?мъ мужу. Людямъ очень близкимъ она и сознавалась въ этомъ, говоря съ улыбкой: «Я очень уважаю господина Арванитаки, и вс? считаютъ его очень знающимъ врачомъ; но что? жъ мн? д?лать! У него н?тъ той божественной искры въ ум?, которая есть у этого безумнаго Коэвино». И въ этомъ она была права. Когда Коэвино хот?лъ, онъ былъ врачъ превосходный, находчивый, изобр?тательный, внимательный. Онъ часто пос?щалъ домъ скромнаго Арванитаки, подолгу просиживалъ, особенно въ т? часы, когда старикъ старательно обходилъ своихъ больныхъ; онъ разсказывалъ жен? его о томъ, что? д?лала Франческа да-Римини, или о томъ, что на Марс? есть атмосфера и океанъ, а на Лун? в?роятно н?тъ.

Челов?ку впечатлительному съ Коэвино могло быть иногда томительно и даже пожалуй и страшно отъ чрезм?рной быстроты и силы его душевныхъ изм?неній, вспышекъ гн?ва и восторговъ, необдуманной см?лости и самаго ребяческаго малодушія и страха… Но скучать съ нимъ было трудно.

Такимъ образомъ пос?щая часто мадамъ Арванитаки и врачуя ее, Коэвино вм?ст? съ т?мъ и развлекалъ ее много. Она очень дорожила его обществомъ.

Однажды она созналась ему, что смолоду ум?ла писать стихи, отыскала тетрадку и подарила ему на память сл?дующее свое стихотвореніе:

Въ часъ поздній, вечерній,
Когда выхожу я
На берегъ пустынный,
Глубоко тоскую…

Луна моя, луночка,
Прошу я, св?ти мн?
Дорогой утесистой,
Чтобы легче итти мн?…

Чтобы вид?ть мн? море
И слышать мн? волны,
О скалы какъ бьются,
Страданія полны!

И мой путь нелегкій,
И я молодая
По другу прекрасному
Томлюсь, изнывая…

Коэвино въ восторг? возвратился домой, рыкая какъ левъ. Онъ никогда не сочинялъ стиховъ, с?лъ за перо, хот?лъ писать, не могъ и, наконецъ, отв?тилъ ей сл?дующимъ б?шенымъ взрывомъ страсти, который онъ выписалъ изъ печатнаго сборника, и отнесъ ей на другой день, какъ бы косвенно объясняясь ей этимъ самымъ въ любви:

Ахъ! поц?луй
Одинъ разъ въ ротъ!
Ну вотъ!!..
Тысячу въ грудь…
Дай мн? вздохнуть!
Ахъ! образумься —
Что? ты, въ ум? ли?
О! я не я!
Глаза потемн?ли —
Убилъ ты меня… и т. д.52

Къ несчастію Коэвино дома г-жу Арванитаки не засталъ и неосторожно отдалъ записку со стихами служанк?.

Служанка въ простот? своей отдала мужу. Арванитаки оскорбился и просилъ жену не принимать Коэвино такъ часто наедин? безъ крайности. На сл?дующій день Коэвино явился од?тый щеголемъ и довольный изобр?тательностію своей, чтобъ узнать, что? будетъ дальше… поймутъ ли его и, если можно, то и насладиться поб?дой… Мадамъ Арванитаки начала жаловаться на ревность скучнаго мужа. Вдругъ застучали въ дверь… Арванитаки, встревоженный за честь свою, возвратился раньше обыкновеннаго… Коэвино предпочиталъ остаться въ гостиной и не подать никакого вида; но мадамъ Арванитаки, не желая слышать новыхъ старческихъ, утомительныхъ упрековъ, почти насильно втолкнула его въ ст?нной шкапъ и приперла. Арванитаки взошелъ, посмотр?лъ туда и сюда и прямо къ шкапу; отперъ его и увидалъ Коэвино тамъ съ в?нскою тросточкой, въ жакетон?, со шляпою круглой, въ св?жихъ перчаткахъ и съ pince-nez!..

Арванитаки тотчасъ отошелъ, с?лъ на диванъ и, приподнявъ на лобъ очки, чтобъ они не м?шали ему утирать платкомъ слезы, началъ плакать и сказалъ:

— Я живу, думаю только о томъ, чтобы никого не обид?ть и не оскорбить!.. Зач?мъ же меня люди такъ безжалостно оскорбляютъ!..

Докторъ Коэвино былъ иногда очень добръ и сов?стливъ; онъ вышелъ, до крайности смущенный и пристыженный кроткими жалобами собрата. Его игра въ легкую итальянскую страсть причинила глубокое горе челов?ку, котораго онъ самъ уважалъ.

Онъ пришелъ домой печальный и взволнованный. Разд?лся, над?лъ турецкую шубку свою, феску; вел?лъ съ горя приготовить чай на балкон? (потому что день былъ теплый) по- русски, съ самоваромъ, который ему выписалъ изъ Одессы Благовъ, и на который онъ всегда глядя ут?шался; с?лъ у столика, закурилъ наргиле и, пригласивъ Гайдушу с?сть съ собою, началъ ей, какъ старому другу, изливать свое горе и каяться, и хвалиться, и тосковать, что обид?лъ ближняго, и восхищаться стихами…

Гайдуша сид?ла, пила чай и слушала… Но когда Коэвино кончилъ, она внезапно вскочила, такъ что чуть-чуть не опрокинула на доктора самоваръ, связала свои вещи въ узелокъ, ушла со двора и потомъ опятъ вернулась и съ дикимъ хохотомъ сказала:

— Смотри, докторъ, что? я сд?лаю. Я подамъ паш? прошеніе, чтобы простили того злод?я, который хот?лъ меня зар?зать и сжечь твой домъ; черезъ меня онъ въ ц?пяхъ работаетъ; я же и выпущу его. Ты знаешь, докторъ ты мой, какая я собака?.. Я собака изъ пастушьей овчарни… отъ которой волки дрожатъ и трепещутъ. Выйду я за него, за паликара, замужъ и тогда… посмотри ты, что? будетъ теб?… ни днемъ ни ночью не будетъ теб? покоя! Прощай!

Что? было д?лать доктору? Онъ былъ ужасно перепуганъ. Куда броситься за помощью? Къ кому итти? Ближе всего было итти къ г. Корбетъ де-Леси, такъ какъ Коэвино былъ подданный Іоническихъ острововъ… Онъ и пошелъ, но… буря и погибель!.. Леси осм?ялъ его и даже позволилъ сказать себ?, что такія д?ла съ Гайдушей, съ убійцами, заключенными въ тюрьму, нейдутъ такому джентльмену. Вообрази себ? ярость Коэвино! Съ т?хъ поръ онъ не ступалъ на порогъ своего консула и далъ себ? клятву пос?тить его только тогда разв?, когда онъ будетъ, умирая, звать его, какъ лучшаго, именно лишь какъ лучшаго врача! Но теперь, сейчасъ что? д?лать?.. Страхъ его былъ такъ же быстръ и