Одиссей Полихроніадесъ

если мы даже не достигнемъ того, чтобы люди, которые его побили, были наказаны, то по крайней м?р? вс? узнаютъ, что оскорбленія такого рода не остаются пренебреженными и что на нихъ есть какой-нибудь судъ.

Киркориди сказалъ это все твердо и р?шительно. Исаакидесъ, везд? пресл?дуя турокъ, подливалъ масла въ огонь; онъ и греческому консулу, и русскому управляющему внушалъ одно и то же.

— Неужели такая обида останется безъ отмщенія и пройдетъ безъ сл?да?.. Неужели? неужели?

Г. Бак?евъ р?шился послать меня въ истинтакъ, но, всегда безтактный, вдругъ неум?стно возгордился противъ осторожнаго и умнаго нашего Киркориди и драгомана его не взялъ, а послалъ все-таки Бостанджи-Оглу, мотать тамъ предъ турками своею длинною и острою жидовскою бородкой. Паша уступилъ, призналъ мое право.

Пошли мы… Бостанджи-Оглу моталъ бородкой, сидя рядомъ съ предс?дателемъ туркомъ, въ восторг? отъ такого почета. Я сид?лъ, напротивъ, смиренно на стул? съ обнаженною грудью и спиной и показывалъ огромное пятно, которое изъ краснаго уже становилось синимъ и желтымъ.

На старомъ грязномъ диван?, который шелъ вокругъ всей комнаты, сид?ли другіе чиновники и судьи, и вс? курили. На другихъ стульяхъ сид?ли, лицем?рно потупивъ глаза, мои оскорбители, — софта и сеисъ… Ихъ допрашивали. Сабри-бей былъ въ числ? членовъ и, разум?ется, не оказывалъ мн? никакого особеннаго вниманія и былъ холоденъ.

Предс?датель, медленный турокъ, жирный и нев?роятно хитрый и опытный, разспрашивалъ поочереди и меня, и моихъ противниковъ… Но явно, что они были научены и говорили очень коротко и просто, что вовсе и не видали меня. Ихъ выпускали обоихъ вм?ст? въ прихожую за занав?ску, и они сов?товались тамъ сколько хот?ли…

Бостанджи-Оглу предложилъ пригласить докторовъ. Предс?датель на это тихо сказалъ: «Мы и сами видимъ знаки. На что? же докторовъ безпокоить… Свид?телей н?тъ, сказалъ онъ потомъ, обращаясь къ Сабри-бею, и Сабри сказалъ, кланяясь ему быстро: «Эветъ! эффендимъ».

Потомъ отложили зас?даніе на ц?лую нед?лю, потому что были другія д?ла; черезъ нед?лю нашли причину еще отложить; кто-то изъ членовъ былъ боленъ, и были опять бол?е важныя д?ла; нашли т?ло убитаго челов?ка въ ям? за городомъ… Деревенскія женщины жаловались, что ихъ тоже избили на дорог? солдаты.

Такъ понемногу угасало мое д?ло, и у вс?хъ людей начиналъ проходить къ нему интересъ.

Угасало мое д?ло; угасало, казалось, и д?ло Назли… Въ то время, когда меня прибили и когда моя комната была полна пос?тителей и друзей, Назли все оставалась въ митрополіи съ разр?шенія самого паши; митрополитъ боялся или притворялся, что боится ночного нападенія турокъ. Онъ сказалъ паш?: «Я продержу ее до утра; но разставьте вокругъ ст?нъ моихъ аскеровъ». И паша послалъ ему взводъ солдатъ со строгимъ приказомъ гнать вс?хъ турокъ отъ митрополіи. На другой день Назли освид?тельствовалъ, по приказанію паши, докторъ, нашелъ у ней бол?знь сердца, и приказано было отдать ее въ больницу, съ т?мъ, чтобы къ ней невозбранно им?ли доступъ духовныя лица обоихъ испов?даній.

Тогда попъ Ко?ста, отчаявшись въ помощи консульствъ и видя ея горе и отчаяніе, которое доходило даже до того, что она боялась принимать л?карства и думала, что турки приказали доктору отравить ее, попъ Ко?ста сказалъ ей:

— Знаешь что?! Оставь это все; скажи, что ты здорова и раскаялась и останешься впредь навсегда турчанкой. Вернись домой; я иначе сд?лаю… На консульства н?тъ надежды…

Пос?тилъ ее и отецъ Арсеній и сказалъ то же самое. Пос?тили ее и мусульманскіе ходжи, и она р?шилась сказать имъ такъ, какъ научили ее христіане.

— Мн? лучше, и я вернусь домой и останусь въ той в?р?, въ которой столько л?тъ жила… Это все сд?лала мн? бол?знь… Отъ нея я потеряла разумъ.

Сказать ей это стоило очень дорого! Она ежеминутно трепетала, чтобы не умереть отъ этихъ, хотя бы и лживо произнесенныхъ ею словъ. «Страшно, страшно, отецъ мой!» говорила она отцу Арсенію и плакала.

У турокъ была радость по этому поводу. Иные прямо въ глаза см?ялись попу Ко?ст? и говорили: «Ушла куропатка изъ рукъ твоихъ!» А попъ Ко?ста отв?чалъ дерзко: «Изъ моихъ рукъ ушла, да посмотрю, изъ Божьихъ уйдетъ ли въ дьявольскія. Вотъ вопросъ, ага ты мой».

И точно, не прошло и двухъ какихъ-нибудь нед?ль посл? вс?хъ этихъ событій, какъ однажды вечеромъ вошелъ ко мн? попъ Ко?ста и сказалъ:

— Пиши къ матери.

— Что? писать? о чемъ? — спросилъ я съ удивленіемъ.

Но попъ Ко?ста повелительно сказалъ:

— Пиши, христіанинъ ты, челов?че! — и, указавъ на столъ еще сердит?е и повелительн?е, прибавилъ: — Садись, море?, садись и не будь вареною вещью… Стыдно!

Я повиновался, и онъ продиктовалъ мн? письмо о томъ, что христіане должны помогать другъ другу, о томъ, что Назли страдаетъ нестерпимо отъ «зв?рей во образе челов?ковъ», о томъ, что госпожа Полихроніадесъ славится своимъ благочестіемъ и добротою и что Назли желаетъ поступить параманой въ какой-нибудь уединенный и мирный монастырекъ именно въ Загорахъ, гд? турокъ вовсе н?тъ и гд? она можетъ въ монахини постричься.

Я написалъ. Онъ подписалъ и прибавилъ: «Самъ я скверно пишу и не очень грамотно, а ты преусп?лъ рано и въ риторскомъ искусств?, и въ словесныхъ наукахъ. Живи, Одиссей!» Взялъ письмо и ушелъ.

На другой день еще до разсв?та Назли, переод?тая в старое платье попадьи, жены попа Ко?сты, вышла изъ дома своего тихонько за городъ. Тамъ ждалъ ее попъ и другой молодецъ въ фустанелл? съ двумя мулами (денегъ для найма муловъ выпросилъ отецъ Арсеній у кого-то изъ самыхъ скупыхъ архонтовъ). Молодецъ этотъ (скажу мимоходомъ, чтобы порадовать еще разъ твой греческій патріотизмъ) былъ тотъ самый отчаянный юноша, который однажды грозился Бакыръ-Алмазу издали ножомъ, чтобъ ему на праздникъ выдали помощь денежную изъ митрополіи, тотъ самый еще, который былъ слегка раненъ, когда рвался растерзать палача-цыгана посл? казни Саида. Несмотря на его буйный и сварливый нравъ, въ немъ было много привлекательнаго, и я самъ любилъ его. Ростомъ небольшой, сложенія вовсе не сильнаго, легкій и ловкій, круглолицый и бл?дный, какъ большая часть арнаутовъ, б?локурый, еще безбородый вовсе, съ очами отважными, онъ ремесломъ былъ просто башмачникъ и кормилъ трудами своими мать и двухъ сестеръ. Онъ былъ всегда веселъ, п?лъ и плясалъ хорошо, когда у господина Благова на двор? собирались молодцы танцовать и консула веселить; онъ былъ изъ первыхъ во всемъ. Это онъ бросилъ стаканъ выше дома и закричалъ, когда онъ не разбился: «кр?пка Россія»; онъ выбранилъ турецкій обходъ, и за него больше старался господинъ Благовъ, когда ходилъ къ паш? просить, чтобы выпустили молодцовъ изъ тюрьмы… Попъ Ко?ста иногда спрашивалъ у него:

— Сынъ ты мой! Яни мой! Мальчикъ мой! Другъ ты мой, когда будемъ турокъ бить?..

— Сейчасъ! — говорилъ Яни и засучивалъ широкіе арнаутскіе рукава свои выше локтей…

Попъ Ко?ста зналъ, кому поручить безпомощную и заблудшую овцу стада Христова, которую не могли или не хот?ли защитить какъ сл?дуетъ люди власти и вліянія. И Назли съ охотой дов?рилась этому герою.

Онъ благополучно отвезъ ее къ намъ въ село Франга?десъ съ письмомъ моимъ. Въ одномъ хану, при всход? солнца, отдыхалъ даже вм?ст? съ какими-то турками и разсказывалъ имъ тысячу небылицъ о томъ, что спутница его больная, сестра двоюродная госпожи Полихроніадесъ, жены русскаго драгомана, и ?здила л?читься въ Янину, къ докторамъ, и теперь возвращается восвояси… И турки говорили имъ серьезно: — Въ добрый часъ! Въ добрый часъ! — И Назли отв?чала имъ по-гречески: — Благодарю васъ, ага мой!

Такъ легко и неожиданно просто кончаются самыя трудныя д?ла, когда придетъ имъ этотъ добрый часъ и когда созр?ютъ сами собою обстоятельства, помимо воли даже самыхъ сильныхъ людей.

Назли давно уже не Назли. Она даже и не Елисавета, какъ была крещена, а мать Евпраксія. Поживъ недолго у матери моей, она удалилась скоро въ одинъ изъ т?хъ небольшихъ горныхъ монастырей нашихъ эпирскихъ, въ которыхъ, какъ въ а?онскихъ л?сныхъ и пустынныхъ кельяхъ, живутъ по-двое, по-трое монаховъ, а нер?дко и одинъ всего. Они вс? мужскіе, но женщины пожилыя и основательныя допускаются въ нихъ для прислуги и помощи. Сперва Назли мыла тамъ полы и б?лье у одинокаго старца игумена безъ братіи, готовила ему смиренный об?дъ… Здоровье ея въ тишин?