Одиссей Полихроніадесъ

стало получше. Она желала постричься, и игуменъ, призвавъ двухъ-трехъ другихъ монаховъ со стороны, постригъ ее самъ въ маленькой церкви своей. Мать моя ?здила смотр?ть на это пустынное, безлюдное и глубоко-трогательное постриженіе и всегда вспоминала о немъ съ самымъ искреннимъ чувствомъ умиленія и радости.

Не такъ давно (л?тъ черезъ пять посл? ея обращенія и б?гства изъ Янины) я вид?лъ ее еще разъ. Я прі?зжалъ съ Дуная въ Загоры и пос?тилъ ее нарочно въ той пустын?, куда она скрылась.

Монастырь этотъ построенъ на высокомъ холм?, недалеко отъ села. М?сто это очень дикое, суровое, нагое и печальное. Б?лая высокая ст?на стараго и небольшого дома съ узкими окошками; кр?пкія ворота всегда запертыя; древняя низенькая церковь, снаружи простое строеніе съ черепичною кровлей, внутри темные своды и высокій до потолка узкій иконостасъ, старинный, весь въ позолот? и мелкихъ завиткахъ р?зьбы, прекрасно сіяющей изъ мрака. На задней ст?н?, по нашему обычаю, иконописные портреты благод?теля этого храма, богатаго, не нын?шняго времени валашскаго князя (имя котораго я забылъ) и его супруги; князь почти въ царской восточной широкой одежд?; жена въ европейскомъ плать?, съ тонкою таліей, какъ бы въ корсет?, съ цв?ткомъ въ рук?, съ обнаженными по-бальному плечами… Игуменъ — дряхлый и простой старикъ, который смолоду знавалъ еще самого Али-пашу янинскаго и говаривалъ съ нимъ, но ничего любопытнаго сказать о немъ не ум?етъ. Вокругъ безмолвные каменистые ущелья и утесы. Н?сколько старыхъ огромныхъ деревьевъ, отъ которыхъ въ ненастные дни страшный шумъ… Назли — монахиня въ черномъ платочк?, въ черномъ ситцевомъ плать?… Въ смиренной келейк? ея горитъ всегда лампада предъ иконой св. Георгія Новаго Янинскаго, изображеннаго такъ, какъ всегда изображаютъ его, въ фустанелл? и феск?, въ длинной багряниц? мученической, съ крестомъ въ одной рук?, съ пальмой страданія въ другой… Тишина и забвеніе… и никому невидимый и ник?мъ не награждаемый трудъ и молитва…

Я провелъ почти ц?лый вечеръ съ Назли. Это было л?томъ; вечеръ былъ очень теменъ и чуть-чуть прохладенъ… Шумныя цикады уже замолкали… Въ воздух? вокругъ насъ летали св?тящіяся мухи… Мы сид?ли съ ней у открытаго окна на старомъ и жесткомъ турецкомъ диван?… Назли не жаловалась; она благодарила Бога, меня за тогдашнюю помощь, священниковъ, митрополита, вс?хъ…

Хотя ей тогда уже было около тридцати пяти л?тъ, но она не казалась еще старою и, несмотря на страданіе сердцемъ, лицо ея было не слишкомъ изнурено и не слишкомъ бл?дно; голубые глаза ея были кротки и велики и даже скор?е веселы, ч?мъ грустны. И отъ прежней жизни у нея осталась привычка, говоря, какъ-то мило, то туда, то сюда, то впередъ, то назадъ, двигать головой и шеей, какъ д?лаютъ воркующіе голуби.

Мы долго бес?довали; наконецъ я вздумалъ спросить ее:

— Какъ ты потурчилась? разскажи мн?.

Назли охотно разсказала мн?, какъ ея родители были б?дны, какъ умерла ея мать, а отецъ былъ грубый и сердитый лодочникъ и билъ ее часто. Какъ поступила она въ домъ служанкой, еще маленькою д?вочкой, къ турецкому бею, какъ ее тамъ ласкали, пріучали, какъ было дома скучно и голодно иногда, а въ гарем? сыто и весело. И тамъ ее никогда не били, а доставляли ей всякія удовольствія и дарили ей вещи.

Между прочимъ она вотъ что? сказала:

— И была у нихъ, я скажу теб?, Одиссей, одна комнатка въ гарем? зимняя, вся красная и вся заново отд?ланная; низенькая, теплая, теплая зимой… И потолокъ пурпуровый, и ст?ны, и диваны, и коверъ… И когда зажгутъ огонь въ очаг? и сядемъ мы вс? около: и ханумиса, и я, и д?ти, и гостьи, и служанки другія… блеститъ огонь въ потолк? и въ ст?нахъ, потому что все было вновь выкрашено, понимаешь… Такъ весело!.. Ор?хи ?димъ, см?емся… Арабка одна п?сню п?ла, правда, п?сня эта очень нехороша и проста… и даже стыдно ее п?ть…

Гд? мой ор?хъ?
Гд? мой ор?хъ?…

Дальше ты, я думаю, и самъ знаешь. И пляшетъ, и пляшетъ, спиной только шевелитъ, на одномъ все м?ст?. А мы вс? см?емся. Гд? же мн? у отца было такъ жить? Такъ они, Одиссей, и совратили меня…

Я еще спросилъ ее:

— А замужъ какъ ты вышла?

Евпраксія улыбнулась, опять закачала головой и покрасн?ла:

— У монашенки ты такія вещи спрашиваешь, глупый!

Я сказалъ:

— Говори ужъ! Я у?ду завтра, и можетъ быть никогда ты не увидишь меня. Ут?шь меня и вспомни, что меня за тебя турки тогда избили.

Она сказала:

— Ну, вотъ я все не соглашалась потурчиться. Боялась гр?ха. А тамъ хозяйка сказала мн?: «Мы тебя, Лиза, замужъ отдадимъ. И что? за мужъ! Что? за мужъ!» И показала мн? его сперва тайкомъ, а такъ какъ я еще христіанка была, то посл? приказала мн? выйти туда, гд? онъ сид?лъ съ людьми и чубукъ ему подать. Было ему всего двадцать л?тъ, а мн? пятнадцать. И онъ былъ кузнецъ и налбантъ, который лошадей куетъ. Зналъ онъ, зач?мъ пришелъ, и былъ од?тъ во все хорошее. Въ голубыхъ шальварахъ короткихъ, шнуркомъ чернымъ расшитыхъ, и въ голубой курточк?, шнуркомъ тоже чернымъ расшитой, и на голов? феска новая, кругомъ голубымъ тонкимъ платочкомъ обвязана, и кисточка у него на виск? черная такъ пріятно лежала. А самъ онъ былъ б?ленькій и чернобровый, и стыдливый, и еще я теб? одну вещь скажу… если хочешь, что? мн? слишкомъ ужъ понравилась…

И, не говоря, однако, что? понравилось, Назли ужасно покрасн?ла и закрылась руками, но я настаивалъ, и она, открывъ лицо, сказала презабавно и притомъ съ испугомъ даже на лиц?, что я ее въ такое искушеніе ввожу:

— Пустое д?ло, Одиссей мой, вовсе пустое! Д?тское д?ло!.. прости ты мн?… Не знаю, что? такое, что онъ себ? все губы языкомъ облизывалъ немножко. Потрескавши он? были у него — не знаю. Вотъ меня врагъ и поб?дилъ совс?мъ тутъ. Понравилась мн? эта такая глупость, и я потурчилась и вышла за него замужъ. А потомъ его убили въ 54-мъ году греки, и я осталась вдовою.

Такъ кончилось д?ло Назли.

А д?ло Одиссея? Месть за побои? Не осталось ли все безъ посл?дствій?

Н?тъ, мой другъ, д?ло мое кончилъ тотчасъ по прі?зд? своемъ Благовъ, этотъ лучшій герой моей юности, котораго я иногда хот?лъ бы сравнить съ Алкивіадомъ, если бъ Алкивіадъ не былъ порою ужъ слишкомъ безстыденъ въ своемъ честолюбіи, въ своей сил? и въ блеск? своемъ.

VIII.

Наконецъ я дождался Благова. Онъ прі?халъ въ самый праздникъ Крещенія на разсв?т?.

Еще нед?ли за дв? до прі?зда консула въ город? ходили слухи о томъ, что онъ близко. Говорили, что онъ теперь въ Превез? или въ Арт?; иные ув?ряли, будто бы онъ былъ и въ пред?лахъ свободной Эллады, чтобы взглянуть на дикихъ эллиновъ геройской Акарнаніи. Говорили даже, что онъ вид?лся тамъ съ разбойниками и сводилъ съ ними т?сную дружбу. (Со временемъ я объясню теб?, на чемъ основана была эта выдумка.) Разсказывали также шопотомъ и съ радостью, что онъ старается пов?сить большой колоколъ въ Арт? или въ Превез? на христіанскомъ храм?. «И это будетъ у насъ неслыханное д?ло; будетъ этотъ колоколъ первымъ колоколомъ въ Эпир?, и увидятъ люди, в?рить ли впредь или не в?рить имъ вовсе султанскимъ гатти-шерифамъ и гатти-гумаюнамъ».

Полагали, что это, однако, вовсе не легко; вотъ почему: каймакамъ59 въ той сторон? былъ рожденъ въ христіанств?; его въ д?тств? звали Василіемъ; поздн?е онъ былъ совращенъ въ исламизмъ, и поэтому наши турки эпирскіе ему не в?рили. Ихъ у насъ по городамъ не очень много, и они стараются сплотиться между собою т?сн?е, чтобы поддержать другъ въ друг? пламень религіознаго своего чувства предъ лицомъ столькихъ нев?рныхъ и у самыхъ пред?ловъ этой независимой и всегда раздраженной Греціи; они в?чно недов?рчивы, неуступчивы; они въ одно и то же время какъ будто и напуганы, и сердиты.

О каймакам? этомъ и безъ того турки говорили такъ: «Разв? онъ Мехмедъ? Разв? онъ Мустафа? Онъ не