Одиссей Полихроніадесъ

Маноли съ такимъ жаромъ изобразилъ прическу ханумы, ея сброшенное назадъ покрывало и пунцовое платье съ букетами (во всю мою руку букеты! показывалъ онъ), что я какъ живую воображалъ ее на пустомъ теперь диван?, съ улыбкой облокотившуюся на столъ.

— Что? жъ ты вид?лъ? — спросилъ я въ волненіи, почти въ ужас?.

— Ничего! Сид?ла она съ ногами на этомъ диван? передъ столомъ, вотъ такъ опершись на руку, и см?ялась, и говорила что-то. А эффенди передъ нею качался въ кресл? и улыбался, слушая ее. Потомъ онъ всталъ, налилъ изъ графина воды, взялъ варенья и все подалъ ей на поднос?… И опятъ с?лъ…

— Самъ подалъ? Самъ? — воскликнулъ я.

— Да! самъ подалъ. Мои глаза это вид?ли. А что? они говорили — не знаю. Они говорили очень чисто по-турецки, какъ бы по-эллински 64.

— Ахъ, жаль мн? это! — сказалъ я печально. — В?дь это гр?хъ большой… Зач?мъ бы ему такъ поступать, Благову!

— Пусть гр?хъ! — возразилъ Маноли, — однако все-таки и это какъ бы тріумфъ для нашихъ, турка одного лишняго рогоносцемъ сд?лать! Все же наше паликарство, а не ихнее! Слышалъ ты это, море? Одиссей мой!

Однако это объясненіе легкомысленнаго капитана Маноли не удовлетворило и не успокоило меня.

Моя полуволшебная, но чистая и строгая картина консульской жизни помрачилась на н?сколько времени ч?мъ-то непріятнымъ и страшнымъ. И стало жаль мн? Благова, какъ будто я узналъ нав?рное, что смерть его будетъ лют?е, какъ смерть гр?шника и закосн?лаго въ гр?х? челов?ка. И сталъ онъ передъ моими собственными очами не такъ недосягаемъ, не такъ возвышенъ надъ вс?мъ окружающимъ и его и меня. «Нейдетъ, — говорилъ я самъ себ?, уходя домой къ отцу Арсенію, — нейдетъ ему это… Онъ не Куско-бей…»

Да! я думалъ такъ. И тогда ясн?е прежняго и значительн?е представились мн? слова отцовскія, прощальныя его слова въ хану, когда онъ у?зжалъ въ Тульчу: «Если есть у тебя разумъ, то связей не бросай, ходи въ хорошіе дома, бери полезные въ нихъ прим?ры образованности и благородства, а что? твоему возрасту непристойно и что? несообразно со строгою нравственностью добраго православнаго, отъ того устраняйся. Вотъ теб? мое слово отеческое! Я сказалъ, а ты это помни!»

Однако понемногу, понемногу… мои молодыя мысли… Ахъ, другъ мой! Не напрасно, конечно, молотъ столькихъ отцовъ церкви нашей сокрушалъ прекрасныя изваянія языческихъ боговъ!.. Конечно, не напрасно столькіе в?ка кип?ла борьба изящныхъ, но сладострастныть демоновъ Олимпа, противъ суровыхъ и чистыхъ угодниковъ распятаго Христа. Изваянные, видимые боги зла и наслажденія стали безсильны и не страшны. Ими можно украшать богатые покои, не боясь того, что отъ присутствія кумира скор?е пов?ришь въ его незримый, скрытый за прекраснымъ изваяніемъ, порочный идеалъ, не боясь, что пов?ришь и поклонишься ему. Но самъ-то незримый этотъ идеалъ — обворожительный и лживый… Разв? погибъ онъ навсегда? Разв? не ежедневно, не ежечасно, мой добрый другъ, должны мы трепетать его? И разв? не во всеоружіи того браннаго досп?ха, которымъ од?ть и покрыть насъ можетъ одно лишь ученіе церковнаго аскетизма (ибо оно не отъ міра сего), должны мы выходить на шумное состязаніе этой всюду сіяющей и в?чно томительной жизни мірской? Одн? скучныя р?чи нравственнаго долга не могутъ овлад?ть безпокойнымъ сердцемъ нашей юности и бушующей плотью молодечества нашего, когда н?тъ надъ главами нашими еще иного закона. Когда н?тъ такого закона, который не требуетъ ежеминутнаго разумнаго согласія съ нашей стороны (ибо при внутренней изм?нчивости самой сильной души челов?ческой, что вов?ки, скажи, утвердится на ней?), а говоритъ намъ только: «Повинуйся, ибо Я такъ сказалъ!..»

Отецъ Арсеній мой въ начал? вдовства своего прожилъ н?сколько времени на утесахъ унылаго Синая и въ л?сахъ А?онской горы. Простой и неопытный во многомъ житейскомъ, онъ былъ очень св?дущъ и уменъ въ порядк? своихъ мыслей и въ области т?хъ знаній, которымъ онъ посвятилъ себя.

Однажды, поздн?е, я спросилъ у него въ одну тяжелую для меня минуту:

— Старче мой! Скажи ты мн? искренно, именемъ Божіимъ прошу тебя, какъ ты думаешь, почему злые духи являлись глазамъ древнихъ людей, какъ ув?ряетъ насъ священное преданіе, и почему не являются они нашимъ глазамъ?

Отецъ Арсеній взглянулъ на меня тогда внимательно и зорко. Въ глазахъ его, я помню, внезапно засв?тился пламень н?коей радостной в?ры, и, поразмысливъ немного, онъ отв?чалъ мн? такъ:

— Тогда у вс?хъ, и у самихъ язычниковъ, было много в?ры. Теперь люди стали немощны, и в?ра слаб?етъ. Земля сама стар?етъ, и люди стали скоро дряхл?ть и духомъ и плотью. Ослаб?ли силы, ослаб?ла в?ра. Теперь злымъ духамъ-искусителямъ выгодн?е не являться намъ воочію… Они говорятъ себ?: «И такъ хорошо!» Явись малов?рному челов?ку или безбожному демонъ воочію… и пойми онъ, что это демонъ, онъ посл? этого станетъ в?рить всему доброму кр?пче.

Такъ прекрасно отв?тилъ мой благородный старецъ отецъ Арсеній.

Но эта бес?да наша была, говорю я, много поздн?е, въ одну очень тяжелую для меня годину.

А тогда?.. Тогда скоро мысли мои приняли мен?е печальное теченіе и мен?е суровый характеръ.

IX.

Я скоро забылъ… Не самую турчанку въ таинственномъ кабинет? молодого дипломата, не синее атласное фередже? ея, не волосы стриженые на вискахъ, не позу у стола, не платье красное… Не это все, конечно, н?тъ! Я забылъ только первое печальное движеніе моего собственнаго сердца и сталъ снова ожидать Благова съ нетерп?ніемъ, началъ снова скитаться около консульства, если не всегда т?ломъ (потому что уроки надо было учить и въ школу ходить), то, по крайней м?р?, душой, какъ скитались около входа въ Элизіумъ т?ни непогребенныхъ людей, которыхъ не пропускалъ неумолимый перевозчикъ черезъ страшный Стиксъ.

За н?сколько дней всего до возвращенія Благова я опять было сталъ терять надежду увид?ть его скоро. Прі?халъ изъ Арты и Превезы одинъ купецъ и разсказывалъ съ восторгомъ о томъ, съ какимъ великимъ почетомъ принималъ г. Благова тамошній каймакамъ. Ц?лый взводъ п?шихъ аскеровъ, подъ командой офицера, встр?тилъ консула за городомъ, и онъ въ?зжалъ въ городъ тихо на своемъ прекрасномъ рыжемъ кон?, и воины, держа ружья по форм?, въ два ряда шли по об?имъ сторонамъ коня, а впереди шелъ офицеръ, командуя гд? нужно: «Азъ-дуръ!» «Селямъ-дуръ!»65. Потомъ каймакамъ прі?халъ самъ къ тому архонту, у котораго Благовъ останавливался, и при греческихъ старшинахъ, при епископ?, при вс?хъ сказалъ ему: «Воздухъ благоуханія вашего дошелъ давно и и до насъ издалека». Г. Благовъ над?ется пов?сить колоколъ и, кажется, не хочетъ у?зжать оттуда, пока не ув?рится, что каймакамъ въ этомъ д?л? его не обманываетъ…

Такъ говорилъ купецъ; но не больше какъ дня черезъ два г. Благовъ прискакалъ съ однимъ только провожатымъ, на разсв?т?, въ Янину.

Новое необычайное обстоятельство вызвало его въ нашъ городъ внезапно.

Однажды, проснувшись утромъ, люди городскіе съ изумленіемъ услыхали новость: г. Бреше ударилъ въ лицо г. Бак?ева. Почти вс? греки, даже и не особенно расположенные къ Россіи, ощутили въ себ? какъ бы внезапный и сильный приливъ какого-то не то, чтобы патріотическаго, а скор?е обще-православнаго чувства и пришли въ негодованіе… Многіе сп?шили спросить: «Неужели голова папистана еще ц?ла посл? этого?» Не говоря уже о чувств? мести и отвращенія, которое питали къ императорской Франціи столь многіе греки въ то время, когда еще не возросли болгарскія претензіи до нарушенія правилъ церкви и не раздражили эллинскаго чувства въ народ? противъ славянъ и Россіи, не говоря уже объ этомъ политическомъ чувств?, было еще чувство личной ненависти къ самому Бреше, гордому и грубому со вс?ми безъ разбора.

Во вс?хъ движеніяхъ, во вс?хъ словахъ, во вс?хъ поступкахъ этого злого и тщеславнаго челов?ка дышало такое глубокое презр?ніе ко всему нашему, м?стному восточному, безъ разбора турецкое оно или греческое, что иного чувства онъ населенію и внушить не могъ. Были даже люди, которые утверждали и клялись, что онъ беретъ большія взятки съ богатыхъ турецкихъ подданныхъ, чтобы подъ разными предлогами вм?шиваться въ ихъ тяжбы и д?ла и выигрывать для нихъ самые несправедливые процессы, благодаря безстыдной см?лости своей съ турками.

Т? немногіе только люди, для которыхъ онъ за большія деньги д?лалъ это, готовы были хвалить его, но