— Я только буду помогать въ часы свободные отъ уроковъ; за деньги. Н?сколько лиръ золотыхъ.
Отецъ Арсеній отв?тилъ мн?, что я все-таки уже не дитя. Приказалъ написать матери и потомъ д?лать, какъ хочу и какъ знаю.
Посл? этого, давая ц?ловать на прощанье мн? правую руку свою, почтенный челов?къ этотъ прибавилъ:
— Не знаю я, сьне мой, правильно ли ты идешь по этому пути. Какъ будто бы, мн? кажется, отецъ твой не слишкомъ желалъ этого! Однако, какъ знаешь. И такъ какъ м?сяцъ этотъ еще не кончился, то я теб? возвращу половину платы, которую мн? внесла за него впередъ твоя мать. Покойной ночи теб?, дитя мое!
Я удалился, вздыхая и жал?я отца Арсенія, въ мою холодную и маленькую комнатку, въ которой, копечно, не было печи, а только одинъ давно потухшій мангалъ. Мн? стало очень скучно ложиться на жесткомъ диванчик? въ такой морозъ безъ огня. Я вспомнилъ о чугунныхъ печахъ и огромныхъ мангалахъ Благова; о томъ, что тамъ меня будутъ гр?ть и питать уже не такъ, какъ зд?еь, и не только безплатно, но будутъ еще и золотыя деньги платить мн? самому за пустую работу переписки. И жалость, которую я на мигъ почувствовалъ къ отцу Арсенію, начала исчезать, какъ искра въ полномъ сосуд? воды. Да! Душа моя была въ этотъ вечеръ полна, какъ сосудъ, налитый драгоц?нною и опьяняющею влагой, которая поднималась и лилась черезъ край…
Я завернулся въ два ваточныя од?яла и въ шубу мою и легъ лицомъ на подушку, холодную какъ ледъ… И думалъ…
Волна за волною несла меня къ русскому порогу, къ порогу, который для меня тогда казался такъ недосягаемъ, такъ прекрасенъ, такъ высокъ…
Волна за волною… все выше, все выше… все выше! Волна эта была чистаго и голубого цвт?та, какъ само небо, но она была очень холодна… Я вздрагивалъ на мигъ отъ холода и страха, когда волна эта, упускаясь, падала немного внизъ подо мною… я вздрагивалъ и вид?лъ снова мракъ и пустоту вокругъ себя на мгновенье. Но вода опять син?ла и уже безъ колебаній, безъ волненія и безъ сотрясеній этихъ скучныхъ, поднималась ровно, ровно, наверхъ надъ зеленымъ дворомъ богатаго дома съ р?знымъ потолкомъ и протекала безъ шума и препятствій въ открытыя окна русской галлереи… Галлерея была полна народа…
Около меня стояла милая, невинная отроковица высокой игемоннческой крови, родная сестра Благова — Зельха?. Шопотомъ она говорила: «Милый мой! Нареченный супругъ мой! Одиссей мой, ты для меня все на св?т?. И братъ, и повелитель, и мужъ и отецъ. Теб? повинуясь, я стала такая же христіанка, какъ ты, и теперь, лобзая твои ноги, я молю тебя… Я озябла въ этой волн?, дай завернуться мн? въ твою рысью шубу…»
— Постой, — говорю я сурово. — Я жду чего-то… Подожди! — И я самъ завертываюсь въ шубу кр?пче; мн? самому очень холодно…
Бреше стоитъ въ деревянныхъ башмакахъ и бумажномъ колпак? и держитъ на плеч? вилу. Онъ смотритъ внизъ, какъ челов?къ глубоко униженный.
Толпа между т?мъ разступилась, и г. Благовъ подходитъ къ намъ. Онъ въ генеральскихъ эполетахъ, въ латахъ, въ
Онъ возлагаетъ на меня и на Зельху?, вм?сто брачныхъ в?нцовъ, командорскіе знаки св. Станислава на красныхъ съ б?лымъ широкихъ лентахъ, м?няетъ ихъ на насъ три раза и отходитъ прочь, говоря:
— Графъ Каподистрія! Vous n’etes pas diplomate, mais vous etes grand politique…
Онъ отходитъ, и б?лыя перья льются, льются каскадомъ вокругъ него, и онъ весь исчезаетъ въ б?ломъ сн?гу далеко за озеромъ на гор?; я уже не вижу его бол?е. А вижу предъ собой Хаджи-Хамамджи, который, расправляя бакенбарды, благословляетъ меня съ милою Зельхо?й на совм?стный путь многотрудной жизни; онъ благословляетъ насъ, прив?тливо улыбаясь намъ.
Мы оба съ Зельхо?й благодаримъ его съ жаромъ и ц?луемъ его руку.
Потомъ я вижу, что мрачные глубокіе глаза моей нев?сты уже не ниже моихъ, а горятъ таинственнымъ огнемъ, прямо противъ моихъ, и губы ея, полныя, полныя, горячія, горячія, тоже касаются моихъ губъ… и она шепчетъ мн? тихо: «Барашекъ мой милый… Очи главы моей, Одиссей, радость ты моя, птичка моя золотая… Не знаешь ты, что? я такое, Одиссей? Я горькая ядовитая травка. Я демонъ маленькій… Я самый молодой и самый маленькій изъ малыхъ б?совъ твоихъ… И я выпью до дна, Одиссей, твою чистую, голубую, ровную, ровную душу, которая только сегодня полилась черезъ край…» И я отв?чалъ ей: «Пей, моя царевна! Пей, сестра моя, мою голубую, ровную душу!»
XV.
Утромъ на сл?дующій день я, почти обезум?въ отъ радости и еще разъ поклонившись отцу Арсенію, перебрался съ пожитками моими въ консульство… Загорская мечта моя осуществилась… Я сд?лалъ первый шагъ на крутомъ, но восхитительномъ пути почестей, роскоши и славы! «Быть можетъ вся будущность моя теперь…» — начиналъ думать я, вздыхая отъ блаженства, но благоразумно тотчасъ же самъ клалъ себ? пред?лъ: «Остановись, молодой Одиссей, пути Провид?нія неиспов?димы и св?тъ вид?лъ великихъ мужей низвергнутыхъ въ прахъ неумолимою судьбой!» Я даже приводилъ себ? на память знаменитый ми?ъ Сизифа, никогда не перестающаго катить тяжелый камень въ гору — и катилъ его напрасно… (О немъ же на-дняхъ только что прочелъ я въ книг?.) Мн? приходила также на умъ осторожность отца моего, его правило турецкой мудрости: «
Не знаю, какъ и когда случилась эта перем?на… такъ скоро! Въ одинъ день… Сонъ ли этотъ вчерашній такъ сблизилъ меня съ нею?
Небольшая комнатка, которую приказалъ для меня приготовить г. Благовъ, мн? показалась прекрасною. Въ ней было только одно окно, но оно было велико и красиво и видъ изъ него былъ очарователенъ!.. Диванъ былъ въ этой комнат? всего одинъ и не очень большой, но обитъ онъ былъ пестрымъ ситцемъ, съ такими крупными лиліями и астрами, что ихъ можно было долго и пріятно созерцать задумавшись, если наскучитъ гляд?ть въ окно на городъ, сады и минареты, на тополи садовъ и на горы за городомъ. Можно было сд?лать и больше того; можно было внезапно уединиться отъ всего міра и забыть даже объ Янин?, обо всемъ Эпир? и обо всей Турціи. Для этого достаточно было только спустить на окно расписную европейскую штору, которую уже, полюбивъ меня и угождая мн?, пов?силъ добрый Кольйо. На ней изображена каменная угрюмая башня въ густомъ л?су, въ л?су такомъ зеленомъ и веселомъ, какихъ, кажется, и не бываетъ въ самомъ д?л?… И къ этой башн?, и по этому л?су прекрасному ?детъ одинъ воинъ европейскій на хорошемъ кон?; на шлем? его высокія перья и въ рук? его большое копье…
Спущу я — и радуюсь; подниму — и любуюсь.
И мангалъ пылаетъ жаромъ около меня, и столъ для смиренныхъ занятій моихъ покрылъ Кольйо зеленымъ сукномъ, какъ для какого-нибудь мудреца, и образъ Божьей Матери загорскій мой,
И не знаю я, стоя у окна этого и сидя въ этой комнат?, на что? мн? смотр?ть и на какую вещь прежде всего веселиться мн?, окаянному… и за что? мн? все это! За что? и за какія заслуги!
Сн?гъ таетъ въ саду Шерифъ-бея; ручьями б?житъ вода; травка везд? опять зелен?етъ. Солнце юга сп?шитъ жадно вступить снова въ свои, на н?сколько дней попранныя, права.
У моего Алкивіада есть
