Одиссей Полихроніадесъ

и возводя очи къ небу), въ горячія и безпред?льныя объятія любви!»

Отъ Куско-бея онъ прямо пошелъ на квартиру Бак?ева, у котораго онъ съ самой ссоры на остров? не былъ. Онъ еще и раньше, какъ только узналъ о томъ, что Бреше оскорбилъ русскаго секретаря, порывался пойти къ нему въ тотъ самый вечеръ. Ему стало жаль, онъ простилъ его, онъ забылъ въ ту минуту, что Бак?евъ такъ р?зко заступался тогда — и за кого же? — за Исаакидеса, у котораго красноватый носъ виситъ внизъ и усы криво подбриты… Но не р?шился, опасаясь сухого пріема, ибо Бак?евъ, правда, не былъ ни простъ, ни прямъ, ни искрененъ.

Теперь онъ пошелъ къ нему; они помирились и вм?ст? бранили Бреше и хвалили Благова.

Отъ Бак?ева Коэвино пришелъ въ консульство, прямо подошелъ къ Бостанджи-Оглу, схватилъ его, обнялъ и воскликнулъ весело: «А! а! а! Забудь мою фурію, мой добрый Бостанджи. Забудь! Если бъ у тебя были такіе нервы, какъ у меня, ты пожал?лъ бы меня, а не сердился. Во имя Божіе прошу тебя, забудь это все! Я сегодня такъ счастливъ!.. У меня есть кейфъ сегодня… Я умоляю тебя, не порти мн? кейфа! Ха, ха! ха, ха! ха, ха!»

Бостанджи-Оглу сказалъ ему:

— Богъ вамъ проститъ, докторъ; другой разъ не надо оскорблять такъ б?днаго челов?ка, который въ зависимости тяжкимъ трудомъ пріобр?таетъ себ? хл?бъ и который поэтому не въ силахъ самъ себя защищать.

Коэвино покрасн?лъ, застыдился, на глазахъ его показались слезы. Онъ помолчалъ, потомъ ушелъ наверхъ дожидаться Благова… и не бол?е, какъ минутъ черезъ пять уже весь обширный конакъ Шерифъ- бея былъ наполненъ его радостньмъ воплемъ и хохотомъ, и потолокъ надъ нашей канцеляріей дрожалъ отъ его топота и прыжковъ. Онъ в?рно разсказывалъ Кольйо или садовнику, который топилъ тамъ печи, о своей поб?д? надъ Куско-беемъ.

По уход? доктора наверхъ, у насъ съ Бостанджи-Оглу начался разговоръ, который для меня былъ очень важенъ по своимъ посл?дствіямъ.

Я сказалъ ему, см?ясь и указывая глазами на потолокъ:

— Гремитъ нашъ Зевсъ!.. Гремитъ съ Олимпа!

На это Бостанджи отв?чалъ печально:

— Пусть гремитъ. Онъ-то точно, что челов?къ пустой и не злой. А что? ты мн? скажешь, Одиссей, о м-сье Благов??.. Что? вчера онъ мн? говорилъ за об?домъ? Что? за деспотизмъ! Что? за варварство обращаться такъ со мною, котораго онъ самъ выписалъ изъ Константинополя за мое прекрасное знаніе языковъ, и русскаго, и французскаго, и турецкаго, и греческаго, за мое трудолюбіе!.. Какъ было не оц?нить то, что я за него вступился, то, что я ему доказалъ мою преданность! Н?тъ, Одиссей, яблоня другихъ плодовъ, кром? яблокъ, дать не можетъ! Московитскій деспотизмъ похуже турецкаго будетъ!.. Что? за злость въ его отв?тахъ! Что? за презр?ніе! Что? за ядъ горчайшій! За что?? Скажи мн?, за что??

Я молчалъ. Что? мн? было говорить на это? Я готовъ былъ и пожал?ть его, но не настолько, чтобы говорить противъ Благова, даже и тогда, когда я нахожу его не вполн? правымъ… Не такъ я уже глупъ и в?тренъ, чтобы сд?лать это! Зач?мъ я буду говорить? Кому будетъ легче отъ того, что я соглашусь съ Бостанджи-Оглу?.. Только мн? самому можетъ быть хуже въ несчастную минуту, а Бостанджи-Оглу я этимъ не спасу и не ут?шу. Итакъ я р?шился молчать и молчать.

Бостанджи-Оглу, предполагая должно-быть, что молчаніе мое есть н?мое порицаніе жестокости молодого консула, все бол?е и бол?е одушевлялся. (Руки его уже не опускались, онъ безпрестанно поднималъ ихъ выше головы т?мъ противнымъ движеніемъ, которое придавало ему н?что подлое, и глаза его блест?ли отъ горести и гн?ва.)

— Я знаю вс? политическія тайны консульства, — продолжалъ онъ. — Я могу сд?лать вредъ! Я знаю, гд? ихъ шифръ секретный… Какъ ни запирай его, какъ ни прячь они… А я могу все розыскать, когда захочу… Если я захочу, то я могу доказать, что въ самомъ д?л? я не даромъ поповскій сынъ. Я докажу на д?л?, что сынъ попа — племянникъ самому дьяволу… Понимаешь?

Я хот?лъ тотчасъ спросить у него: «А ч?мъ виновата вся Россія, если Благовъ тебя огорчилъ?» но отложилъ этотъ вопросъ и сд?лалъ ему сначала другой:

— Какія же такія великія тайны можешь знать ты, писецъ консульства? Ты не секретарь.

— Ты думаешь? Ты такъ думаешь? — спросилъ Бостанджи злорадно и таинственно. — Пусть будетъ по- твоему! Одно я скажу теб?… только одно, слышишь. Тутъ есть проектъ возстанія… Постой…

Онъ пошелъ въ уголъ, искалъ долго въ какихъ-то бумагахъ. Нашелъ; пошелъ припереть дверь и, возвратившись, подалъ мн? французскую бумагу, переписанную очень сп?шно его собственною рукой, и сказалъ мн?: «Читай!»

Я читалъ; а онъ стоялъ за спиной моей, помогая мн? разбирать, и переводилъ мн? по-гречески ц?лыя фразы.

Точно, это былъ проектъ возстанія, преимущественно въ с?верной Албаніи. Шла р?чь о Вассоевичахъ, о феодальныхъ преданіяхъ буйныхъ Арнаутовъ, о Гегахъ, объ Албанскихъ католикахъ…

Но Бостанджи-Оглу, все-таки опрометчивый, при всей природной злокозненности своей, не обратилъ вниманія на одно. Проектъ этотъ былъ не русскій. Онъ былъ составленъ однимъ гарибальдійцемъ или французскимъ коммунистомъ, не могу нав?рное теперь утверждать. Онъ былъ только поданъ при случа? гд?-то, даже и не зд?сь, Благову, который возвратилъ подлинный проектъ автору съ надписью: «Вотъ воздушные замки! и, притомъ, разв? этотъ странный анахронизмъ, который зовутъ Турція, не лучше все- таки (какъ зло знакомое) т?хъ разлагающихъ и вздорныхъ принциповъ, которые ваши единомышленники желали бы внести въ среду этихъ добрыхъ и наивныхъ населеній Востока?» Онъ возвратилъ автору подлинную его рукопись съ этимъ блестяшимъ зам?чаніемъ (съ которымъ и я теперь, посл? пятнадцати л?тъ опыта и знанія, вполн? согласенъ); но, разум?ется, онъ приказалъ самъ снять съ него, на всякій случай, копію. Это была его обязанность. И онъ, можетъ быть, не смутился бы даже, если паша или самъ султанъ узнали бы объ этомъ! Но Бостанджи-Оглу, трудолюбивый, знающій языки, иногда лукавый, былъ все-таки, какъ я сказалъ, не уменъ и в?тренъ. Списывая самъ все одною и тою же рукой и очень сп?шно, онъ списалъ въ строку и надпись Благова, не обративъ на нее вниманія…

Я тогда тоже сразу не совс?мъ ясно понялъ это различіе; исторіи этого проекта не зналъ вовсе и потому я не могъ отв?тить на все это Бостанджи-Оглу такъ, какъ отв?тилъ бы ему челов?къ бол?е меня зр?лый и знакомый съ этого рода д?лами. Но я былъ все-таки грекъ, я былъ сынъ Востока, всосавшій съ молокомъ матери политическій смыслъ; и я возразилъ ему такъ, какъ сум?лъ бы ему возразить на это не только я, не только Кольйо, но я думаю и самъ маленькій Але?ко, складывавшій еще склады въ школ? взаимнаго обученія. Я спросилъ его, выждавъ время:

— Скажи мн?, однако, ч?мъ виновата вся Россія въ томъ, что Благовъ несправедливъ къ теб?? А еще вотъ что?. А христіанамъ вс?мъ за что? ты сд?лаешь вредъ, обнаруживая подобныя вещи? И еще, б?дный ты мой, я прошу тебя, не говори ты мн? никогда такъ дурно противъ м-сье Благова, потому что мн? это очень непріятно, скажу теб?. Онъ благод?тель мой. Что? мн? д?лать? Предать тебя — стыжусь и жал?ю, а слушать — не хочу.

Бостанджи-Оглу, услыхавъ мой отв?тъ, побл?дн?лъ; а потомъ, подумавъ немного, началъ улыбаться и, лукаво подмигивая мн?, сказалъ:

— Однако, ты чортовъ чулокъ, я вижу, загорецъ! Ты будешь патріотъ хорошій и в?рный слуга единов?рному намъ начальству… Молодецъ ты — браво теб?!.. Я хот?лъ испытать тебя… Такъ какъ ты теперь зд?сь жить и писать будешь… Теперь я тебя и консулу и Бак?еву все хвалить буду…

Я сказалъ ему на это:

— Благодарю тебя. Смотри, чтобы тебя они хвалили! — и т?мъ этотъ разговоръ нашъ кончился. Но я запечатл?лъ его въ сердц? моемъ.

Между т?мъ топотъ Коэвино надъ головами нашими утихъ. Благовъ и Бак?евъ возвратились и меня вдругъ позвали наверхъ.

Я увидалъ Благова уже въ шуб?, въ фуражк? и съ тростью въ рук?.

— Идемъ къ софт? и сеису! — сказалъ онъ, глядя на часы.

Коэвино спросилъ его тогда:

— Итакъ soiree будетъ… Танцовщицы будутъ?.. Я хочу праздновать вс? тріумфы разомъ: вашъ, мой, тріумфъ этого милаго Одиссея нашего надъ врагами его и гонителями!.. О! приди,