В половине восьмого люди начинают топать. С такой яростью, будто они хотят пробить асфальт, расколоть саму землю. Их топот разносится за несколько миль, проникает сквозь бетонные стены. Скованный по рукам и ногам Джереми Сейбер слышит этот звук, когда два охранника и священник ведут его по длинному коридору на место казни — в комнату со стеклянными стенками. Неумолчный топот похож на барабанную дробь, он выстукивает призыв к войне. Через несколько минут Джереми привяжут к стулу и введут ему в правую ногу яд, но в сердце у него все еще будет звучать эта дробь.
Он нашел их в Интернете. Или это они его нашли. Он трепался в каком-то чате, и ему пришло приглашение — с ним хотели побеседовать индивидуально. А дальше завертелось — и вот уже несколько месяцев спустя он летит на одномоторном самолете «cессна» сквозь дождь. Просто в голове не укладывается.
Его зовут Марвин. Все вечно забывают, как его зовут. Вот сволочи. Как же его достало быть незаметным.
— У тебя самая заурядная на свете внешность, — сказала ему как-то раз одна девчонка, Тиффани.
Он-то ее имя хорошо запомнил. Ох и гадина, сколько раз Марвин воображал, как убивает ее: толкает под школьный автобус, душит носком, разносит ее голову о дверь шкафчика в раздевалке. Гребаная Тиффани, гребаная школа. Гребаные учителя, гребаные ученики, гребаные книжки, в которых буквы тараканами расползаются в разные стороны.
А вот они запомнили, как его зовут. И обращались с ним как с человеком. Дарили подарки. Игровую приставку дали. И пистолет, «хардболлер» сорок пятого калибра. На восемнадцатилетие подарили женщину. Здорово. Только она отказывалась целоваться; все остальное разрешала, а целоваться — нет. Но он в конце концов просто прижался ртом к ее рту и дышал туда. Потом дарили еще других, совсем недавно такую черноволосую, с узким лицом, что-то в ней было птичье. Приковали ей руки и ноги к кровати. Женщина плевалась и пыталась его укусить. Ну и ладно. Все равно он с ней спал. Пусть плюется — ему дела нет.
Целых два месяца пришлось учиться. Он прошел медкомиссию, налетал сорок часов. А потом узнал, что это все стоило три тысячи долларов. Сказал им, что у него таких денег нет, а они ответили: мол, не волнуйся, мы сами обо всем позаботимся. Больше ему никогда не придется ни за что платить. Здорово. У него проблемы с чтением, так что они читали ему вслух. Тоже здорово. Будто он ребенок, а они его родители. Все необходимое Марвин сумел запомнить: как отвечать на запросы диспетчера, сбрасывать скорость вращения винта до двух тысяч оборотов в минуту, проверять магнето, отсос воздуха, давление масла. Только вот с буквами у него никак не получалось. Но у них была копия теста с ответами, заставили его повторить сто раз подряд, и в конце концов он все выучил. Тогда они сказали, что он умный. Здорово. Он в первый раз в жизни так радовался и улыбался.
Все твердят про Балора. Балор то, Балор се. Марвин не знает, чему верить, но, вообще-то, рад верить всему. Тому, что якобы Балор один раз голой рукой вырвал сердце из чьей-то груди и откусил от него кусок, как от яблока. Что Балор может выдернуть с корнем дерево из земли. Что Балор своим мертвым глазом видит то, что недоступно другим. Может заглянуть прямо тебе в душу и проверить, веришь ты или нет. Поэтому лучше уж верить. И Марвин верит.
Гудит двигатель, шелестит пропеллер. Самолет летит со скоростью восемьдесят узлов. Марвин крепко сжимает штурвал, пытается удержать машину ровно, делает поправку на легкую турбулентность. Приходится постоянно проверять курс и высоту из-за тяжелого груза. Вчера они отвинтили все сиденья, кроме пилотского, и набили самолет си-четыре: это вещество такое, его формула вроде как C3H6N6O6. Его изготовил один химик в лаборатории у них в подвале (между прочим, этот чувак только что кандидатскую защитил). Порошок смешали с водой, получилась такая кашица, в нее добавили хардболлер, а потом с помощью сушки и фильтрации воду удалили. Еще положили пластификатор, и стало похоже на серый пластилин. Марвин за всем этим внимательно наблюдал. И все понял. Науку он ведь хорошо понимает, не то что эти поганые романы, пьесы и стишки, которые им вечно задает тупоголовый учитель английского. Так расписывает, будто кому-то до них дело есть: все равно ведь книги никто не читает — все нормальные люди
