бара; еще не стемнело, но по-прежнему шел дождь. Блейк пристально
огляделся по сторонам: бедняга, кажется, ушла. По дороге к вокзалу он раз
или два обернулся - опасность вроде миновала. Но ему все еще было не по
себе, он понял это по тому, что оставил в баре кофейное кольцо, хотя был
не из тех, кто забывает свои вещи. Эта оплошность неприятно его задела.
Блейк купил газету. Электричка была полупуста, и он, сняв плащ, занял
место со стороны реки. Худой и темноволосый, Блейк был во всех отношениях
человеком невзрачным, и лишь по серым глазам и бледности можно было
догадаться о его дурных наклонностях. Одевался он - подобно многим из нас
- так, будто подчинялся закону, регулирующему расходы населения. Плащ на
нем был светло-серый, цвета шампиньона. Шляпа темно-коричневая, костюм
тоже. Кроме нескольких ярких ниток в галстуке, вся прочая одежда была
нарочито бесцветна, словно выполняла роль защитной окраски.
Блейк оглядел вагон, выискивая знакомых. Справа ряда через два впереди
сидела миссис Комптон. Она улыбнулась ему, но улыбка ее тут же погасла.
Мгновенно и устрашающе. Прямо перед Блейком расположился мистер Уоткинс.
Мистеру Уоткинсу давно пора было стричься, и к тому же он нарушал закон о
расходах - на нем была вельветовая куртка. Они с Блейком были в ссоре и не
разговаривали.
Мгновенно погасшая улыбка миссис Комптон не произвела на Блейка ни
малейшего впечатления. Комптоны жили по соседству с Блейками, и миссис
Комптон никак не могла понять, что лезть в чужие дела вовсе не
обязательно. Блейк знал, что Луиза поверяет миссис Комптон свои беды, но
эта особа, вместо того чтобы убедить миссис Блейк в никчемности истерик,
возомнила себя ее наперсницей и стала проявлять живейший интерес к
домашним делам Блейков. И, наверно, знала об их последней ссоре. Как-то
вечером Блейк, придя домой усталый и разбитый, обнаружил, что Луиза не
приготовила ужин. Блейк вошел в кухню - Луиза следом за ним - и объявил,
что сегодня пятое число. На кухонном календаре он обвел это число кружком.
"Через неделю будет двенадцатое, - сказал он. - А через две недели -
девятнадцатое. - Он обвел кружком девятнадцатое. - Я не буду с тобой
разговаривать две недели. До девятнадцатого". Луиза плакала, протестовала,
но последние восемь-десять лет ее мольбы не трогали Блейка. Луиза
состарилась. Морщины на лице стали неизгладимыми, а когда она, чтобы
прочесть вечернюю газету, водружала на нос очки, Блейку казалось, что
перед ним чужая, неприятная женщина. Миловидность - единственное, что в
свое время привлекло Блейка, - с годами поблекла. Прошло уже девять лет с
тех пор, как он встроил в проем двери, соединявшей их комнаты, книжные
полки, а немного позже приделал к ним дверцы с замком, чтобы дети не
видели, что он читает. Но эта давняя отчужденность не трогала Блейка. Да,
он ссорится с женой, ну и что, не он первый, не он последний. Такова
человеческая природа. Где бы ни звучали голоса людей: во дворе гостиницы,
в вентиляционной шахте, на улице летним вечером - всюду слышна брань.
Неприязнь между Блейком и мистером Уоткинсом тоже касалась семейных
дел, но была не столь тягостна, как та, что скрывалась за натянутой
улыбкой миссис Комптон. Уоткинсы снимали жилье. Мистер Уоткинс изо дня в
день нарушал закон о расходах - один раз он даже вышел к поезду в
сандалиях, - а на жизнь он зарабатывал, рисуя объявления и рекламы.
Старший сын Блейка - ему было четырнадцать - подружился с мальчиком
