дальше за ними цистерны с нефтью. Бетонные опоры моста промелькнули так
близко от двери, что Блейк мог до них дотронуться. Он увидел первый
фонарный столб на платформе и черную с золотом надпись "Шейди-Хилл",
маленькую лужайку и клумбу, посаженную Ассоциацией развития, стоянку такси
и старенькое здание станции. Снова шел дождь, проливной. Блейк слышал
плеск воды, видел свет, отраженный в лужах и блестящем асфальте, и вдруг в
праздном шуме падающих капель ему почудилась иллюзия убежища, столь
странная и зыбкая, что он едва ли мог объяснить, как она возникла.
Блейк спустился по ступеням, женщина шла следом. Десяток машин с
включенными моторами ждали возле станции. Из вагонов выходили люди - Блейк
знал почти всех, - но никто не предложил подвезти его. Поодиночке или
парами они спешили укрыться от дождя под навесом платформы, откуда к ним
взывали гудки автомобилей. Настало время возвращаться домой, время
ужинать, время выпивать, время любить. Блейк видел огни на холме, при
свете которых купали детей, мыли посуду, жарили мясо, - огни светили
сквозь пелену дождя. Главы семейств один за другим исчезали в машинах,
пока их не осталось четверо. Потом двое сели в единственное на весь
поселок такси. Минуту спустя уехал и третий - его жена немного опоздала.
- Прости, милый, - нежно сказала она. - У нас все часы в доме отстают.
Последний оставшийся пассажир взглянул на часы, взглянул на дождь и
ступил в его полосу, а Блейк смотрел ему вслед и будто прощался с ним, но
не так, как прощаются с друзьями после вечеринки, а так, как прощаются
перед непрошеным, но неминуемым расставанием с самым дорогим в жизни.
Пассажир пересек стоянку такси, свернул на пешеходную дорожку, и шаги его
стихли. На станции зазвонил телефон. Он звонил гулко, протяжно, но при
этом печально и безнадежно. Кто-то хотел узнать о следующем поезде га
Олбани, но мистер Флэнаген, начальник станции, ушел домой еще час назад.
Перед уходом он зажег на станции все огни. И теперь они светили в пустом
зале ожидания. Горели под жестяными колпаками вдоль платформы - тусклым,
бесцельным, печальным светом. Освещали гавайскую танцовщицу, парочку с
бокалами вина, резиновые подметки.
- Никогда здесь не была. - Она огляделась. - Я думала, тут все
по-другому. Вот уж не представляла, что здесь так убого. Отойдем от света.
Идите сюда.
У Блейка подкашивались ноги. Он совсем обессилел.
- Пошли, - велела она.
В стороне от станции виднелись угольный склад, сарай и маленький залив,
где мясник, булочник и владелец станции обслуживания держали свои лодки, с
которых по воскресеньям удили рыбу; под тяжестью дождя лодки осели и
накренились. Подойдя к складу, Блейк заметил на земле какое-то шевеление,
кто-то тихонько скребся, и тут он увидел крысу: высунув голову из
бумажного пакета, она смотрела на него. Крыса схватила пакет зубами и
потащила в трубу.
- Стойте, - опять позвала эта женщина. - Повернитесь. Мне бы надо
пожалеть вас. У вас такое несчастное лицо. Но вы не знаете, что вынесла я.
Я боюсь дневного света. Боюсь, что на меня свалится небо. Жалкая трусишка.
Я обретаю душевный покой, только когда становится темно. И все равно я
лучше вас. И все равно мне снятся порой чудные сны. Мне снятся пикники и
царствие небесное, братство всех людей на земле и замки в лунном свете,
