другие, а сегодня еду обменивать взятые во вторник. В понедельник я взяла
как раз что мне нужно - шерстяные драпри с ткаными розами и птицами, - но
дома обнаружила, что они не подходят по длине. Вчера обменяла, а привезла
домой - опять не та длина. Теперь молюсь господу, чтобы у драпировщика
нашлась нужная длина. Вы ведь знаете мой дом и какие в моей гостиной окна
и можете понять всю сложность проблемы. Не знаю, что мне и делать с этим
окнами.
- А я знаю, что вам делать, - сказал Франсис.
- Что же?
- Замазать их черной краской изнутри - и заткнуться.
Миссис Райтсон ахнула; Франсис твердо поглядел на нее с высоты своего
роста, давая понять, что это не обмолвка и не шутка. Миссис Райтсон
повернулась и пошла прочь, уязвленная настолько, что даже захромала. А
Франсисом опять владело удивительное ощущение, точно струящийся,
переливчатый свет, - он представлял себе, как расчесывает волосы Венера,
проплывая теперь через Бронкс. Сколько, однако, уже лет я не грубил вот
так - с намерением, с удовольствием, подумал он, трезвея. Бесспорно, среди
его знакомых и соседей есть яркие, одаренные люди, но немало и скучных,
глупых, а он прислушивается ко всем им с равным вниманием. Это у него не
любовь к ближнему, а неразборчивость, он спутал одно понятие с другим - и
путаница губит все. Спасибо девушке за бодрящее чувство независимости.
Пели птицы - последние дрозды и кардиналы. Небо блестело как эмалевое.
Даже запах краски от утренней газеты обострял его вкус к жизни, и мир,
простиравшийся вокруг, был, безусловно, раем.
Если бы Франсис верил в духов и богов любви - амуров с луками, в
каверзы Венеры и Эрота или хотя бы в любовные напитки, колдовские зелья,
привороты, лунную ворожбу, то мог бы этим объяснить теперешний горячечный
подъем и обостренность ощущений. Он был достаточно наслышан об осенней, о
поздней любви и явно столкнулся с ней теперь лицом к лицу, но в его
чувстве не было ничего осеннего. Ему хотелось резвиться в зеленых лесах,
пить из одного бокала, безоглядно утолять любовный зуд.
Его секретарша, мисс Рейни, пришла сегодня с опозданием - она три раза
в неделю заходила с утра к психиатру. А любопытно, что бы психиатр
посоветовал мне? - подумал Франсис. Но ведь вместе с девушкой в жизнь его
снова входила как бы музыка. Однако сознание того, что эта музыка может
привести его прямиком в окружной суд, на скамью подсудимых, как
насильника, резко остудило его радость. Со стены его укорял пляжный снимок
- четверо его детей на мысу Гей-Хэд глядят, смеясь, в объектив фотокамеры.
На печатном бланке его фирмы был изображен Лаокоон, и фигуры жреца и
сыновей в удушающих змеиных кольцах полны были самого глубокого смысла.
В перерыве он сидел в кафе с Пинки Грейбертом, и тот угостил его
парочкой неприличных анекдотов. В разговорах его друзья держались уровня
земного и нещепетильного, но он знал: обнаружься только, что он посягнул
на школьницу-няню, - и карточный домик нравственности рухнет на него, на
Джулию и на детей тоже. Он поискал в памяти, нет ли в недавней хронике
Шейди-Хилла какого-нибудь сходного примера, и не нашел ничего. За все те
годы, что он жил здесь, не случилось ни одного развода, ни даже семейного
скандала. Все шло беспорочней и благопристойней, чем в самом царстве
небесном. Простившись с Пинки, Франсис завернул к ювелиру и купил браслет
