почувствовать себя в безопасности.
Я молча уткнулся лицом в её колени.
– Кроме того, – продолжила девушка, положив тёплую ладонь мне на голову, – ты ведь найдёшь способ вытянуть нас из этой передряги. О, а потом – втянуть в следующую. Да, Мак?
– Да, Астила… – прошептал я, не смея оторваться от её тепла.
Я так много хотел бы рассказать о том, что происходило между нами в ту ночь! Рассказать, похвастаться… Но, во-первых, настоящий мужчина ничем таким не хвастается, даже в мемуарах. А во-вторых, я похвастать и не могу: ничего такого не было. Мы просто сидели в окопе, в спасительном пузыре Силы. Любовались протяжным фейерверком гипера. Кутались в плащ, согревая друг друга бережным теплом взаимности. Держались за руки. То молчали, то говорили. Обо всём, что только могло прийти в голову. Теперь, когда состоялось самое важное объяснение в моей (и, надеюсь, её) жизни, казалось невероятно важным узнать всё-всё, каждую мелкую деталь, которой только можно было поделиться.
Будь у меня доступ в Интернет, я показал бы ей свою страничку… Смешно. Раньше заходил чуть не каждый день, выкладывал фотки, следил, что происходит в жизни бывших подруг… а сейчас не могу вспомнить название любимой соцсети.
Смешно. И здорово, что мы могли общаться без всего этого хлама. Теперь невозможно сослаться на мёртвые застывшие картинки, спихнуть с себя груз ответственности за выбор самых точных слов и необходимость следить за выражением лица собеседника. Теперь не нужно соревноваться в количестве «лайков», с раздражением блокировать рекламу или подсознательно готовиться к очередной атаке туповатых троллей. Теперь можно просто говорить. Тем более что заняться нам всё равно больше нечем.
Во мне словно шлюзы открылись, и я рассказывал Астиле о своей жизни на Земле, о двухэтажном кирпичном доме, который мы делили с другой семьёй: половина их, половина наша. О футбольной площадке во дворе, о наглом и добром коте Паштете, о маме и сестре, о том, как началась война, причём задолго до того, как на наш городок начали падать первые снаряды. О том, как я пытался записаться в ополчение, о переезде в соседнюю, большую, могучую и спасительную страну, частью которой всегда себя чувствовал. О работе и учёбе в институте, о тётке, которая хоть и припахала меня на огороде, но всё равно самая отличная тётка на свете…
Астила слушала, верила и не верила и снова верила, потому что хоть и читала моё досье, но слишком сильно хо тела поверить. Думаю, она понимала больше, чем признавалась самой себе, но всё это не имело теперь никакого значения: она слушала, а когда я уставал говорить, говорила сама.
Она рассказывала мне о жизни на И’оланде, о матери и отце, о том, как попала на обучение в Орден… Обо всём том, что я и без рассказов помнил из Космопедии, но даже не мог вообразить всех подробностей, тонкостей, милых маленьких деталей. И никто не смог бы их вообразить и описать, я уверен в этом, ни один в мире сценарист или писатель не смог бы… Нет на свете разумного, который сумел бы понять всё, что связало нас тогда: разговоров, историй, объятий и поцелуев, отчаяния и нежности, которыми мы делились в ту ночь на обшивке «Люцифера», в ночь под блистательным небом гиперпространства, без воздуха и надежды, зато вдвоём и с любовью.
А когда речь зашла о каком-то из прошлых моих увлечений (не о девушках, нет! Всего лишь о каком-то хобби, уж и не вспомню о каком) и я совсем было собрался рассказать о земном своём пристрастии к «Рыцарям глубокого космоса», мне вдруг пришло в голову, что положение наше вовсе не так безнадёжно, как мы почему-то решили.
Ведь плазменные мечи оставались при нас. И мы вполне могли завершить начатое, всё-таки прорезав ими обшивку «Люцифера».
Глава 10. Ликон
70
Слой металла оказался намного толще, чем я ожидал. Мы устали, вспотели, но хотя бы согрелись. Я опасался, что горящая броня сожжёт остатки воздуха, однако всё обошлось. То ли металл плавился без окисления, то ли мы и правда дышали не столько кислородом, сколько Силой.
Кстати, Астила совершенно не испытывала ни голода, ни жажды, ни желания спать. Что с неё возьмёшь, настоящая Одарённая. А вот я очень даже испытывал. И три вышеперечисленные потребности, и кое-что ещё.
– Будь ласка, – попросил я, выбивая чечётку магнитными набойками, – отвернись.
Девушка сообразила быстро. Сдержанно, с достоинством хихикнула и отвернулась.
Я торопливо просеменил к краю области, которую интуитивно (ну, Силой, Силой, конечно) воспринимал как границу нашего «пузыря»…
Первым человеком Земли, вышедшим в открытый космос, был Алексей Леонов. А я, наверное, оказался первым во всей вселенной разумным, помочившимся не просто в космос, но ещё и в гипере. Причём Леонов-то был в скафандре, а у меня и так неплохо получилось.
Пересекая границу «пузыря», жидкость быстро застывала, рассыпаясь серебристо-жёлтыми осколками, снежинками и крохотными льдышками. Большая часть этого облачка так и зависла в гравитационном поле «Люцифера», остальную унесло куда-то в пространство.
– Мак, нам следует поторопиться, – напомнила Астила. – Что ты так долго?
– Извини, терпел долго, – отозвался я, застёгиваясь. – Кроме того, я ведь должен был пометить этот мир.
– Что значит «пометить»?
– Как Паштет. Показать другим котам, что здесь моя территория… Да не хмурься ты! Это не Тёмная Сторона во мне говорит, это просто глупый юмор.
– Иногда мне кажется, – строго сказала девушка, впрочем слегка расслабляя брови, – что в твоём понимании природы Тёмной Стороны нет ничего, кроме глупого юмора.
– А мне иногда кажется, что сама идея Тёмной… сама идея Силы – чья-та глупая шутка.
– О! Ну-ну.
– Я потом тебе объясню, – отмахнулся я, думая, будет ли у нас это «потом». – Давай резать. По идее всего ничего осталось.
