обрыва, протянул побеги ползун – дерево с вьющимся стволом, настолько длинным, что вдоль него можно идти тысячу шагов. Побеги извивались и переплетались, словно это великан плел косу из своих волос. Кое-где на побегах торчали сухие листья и дупла, собирающие влагу, будто раскрытые рты. С другой стороны тропинки простиралось поле, заросшее колючим кустарником северного чертополоха с его торчащими из земли шалашами корней, называемых «шатрами полуросликов». Где-то там, впереди, тропа должна вывести к мосту через врезавшийся в берег скалистый залив. Перейди подвесной мост – и окажешься у маяка.
Что-то вызывало необъяснимую тревогу. Возможно, зловещие грозовые тучи, затянувшие восточную половину неба; вспышки молний гасли в холодной воде среди замерших дредноутов. Или бурные волны, разбивающиеся о берег, настолько высокие, что до нас долетали их брызги. Рты ползуна с чмоканьем закрывались, глотая соленую влагу вместе с планктоном. Постоянно казалось, что на глубине под обрывом плавает кто-то огромный и подстерегает добычу – его тень то и дело мелькала среди белой пены.
– Смотрите! – вдруг вскрикнула Илва, указывая на берег перед городом.
Там оседали поднятые взрывом песок и каменное крошево, а над одним из дредноутов клубился пороховой дым. Спустя несколько секунд до нас долетел рокот выстрела. Шерсть на загривке мастафа вздыбилась. Пес взвизгнул и скрылся в кустах.
– Началось! – сказал Ефимовский и возбужденно потер ладони.
Еще несколько взрывов взметнули песок на далеком берегу. От дредноутов отделялись десантные шагоходы, над которыми развевались вымпелы кланов. Клан Арахны, Каракатицы, Сколопендры – на время войны бродяги забыли про собственные распри и объединились, чтобы вернуть свой город. Бронированные шагоходы неспешно переставляли телескопические ноги и выглядели бредущими по воде огромными пауками.
– Уже? – удивилась Илва.
– Вы разве не слышали объявление? – поднял правую бровь Ефимовский. – Всем же сообщили, что сегодня в двенадцать начнется война, а после произойдет установка нового аддона.
У городских стен суетились поселенцы. К укреплениям за пределами города выкатывались пушки. Вскоре бродяги, которым повезет добраться до берега, высадятся, и начнется рукопашный бой.
– Выходит, мы теперь враги? – спросила Илва.
– Это всего лишь игра, – сказал я. – Никто же нас не обязывает.
– Хорошо, – улыбнулась Волчица, – иначе я попыталась бы убить тебя, и ты бы меня застрелил. А Вот ударил бы тебе в спину своим диском.
– Берегись! – закричал Ефимовский.
Вот развернулся, и в воздухе просвистел диск на цепи, вылетевший из механической сколопендры на его руке. Раздался звук удара, а затем шипение и клекот. Я обернулся, срывая со спины мушкетон, чтобы успеть заметить, как в кустах чертополоха исчезает огромный змеиный хвост. На тропинке пузырилась зеленая кровь чудовища.
Ламия! Я выстрелил в направлении скрывшегося монстра. Картечь срезала ветки на кустах. Наступила тишина, в которой слышалось лишь цоканье лапок сматывающей цепь сколопендры. На тропинку с писком выскочила белая мышь, поднялась на задние лапы, испуганно глянула на нас и скрылась в чертополохе.
– Она здесь, – прошептала сжимающая арбалет Илва.
Через мгновение на нас обрушилась ламия. Чудовище выпрыгнуло из кустов так стремительно, что среагировать никто не успел. Упал сбитый с ног Ефимовский, длинный, с костяной иглой на конце хвост закрутился вокруг бродяги, а меня прижало к земле тяжелое, покрытое чешуей тело монстра. Но прежде чем челюсти ламии сомкнулись на моем лице, я успел выхватить кинжал и вонзить острие в ее раскрытую пасть. По клинку потекла зеленая кислота и с шипением закапала мне на грудь.
Ламия лишь отдаленно напоминала статую женщины-змеи из древних подземелий. Статуя была по-своему красива, во всяком случае, выше пояса. А напавшая на нас бестия представляла собой лишь уродливое подобие человека. Почти безгубый рот с выпирающим частоколом зубов наводил на мысль о глубоководной рыбе, вытащенной на берег. Правый глаз смотрел змеиным вертикальным зрачком. Вместо левого зияла свежая рана. Остро пахло мускусом.
Но разглядывали мы друг друга лишь мгновение.
– Иш-ш-ш-раг!
Илва с криком вонзила нож в шею чудовища, и вышедшее острие остановилось в нескольких сантиметрах от моего лица. Я сбросил с себя ламию, вскочил на ноги, выхватил многозарядный пистоль. Ламия билась на тропинке, ломая кусты. Едва поднявшийся на ноги Ефимовский вновь упал от удара ее хвоста. Костяной шип разорвал его багровый плащ. Вот взмахнул клинком, но задел ламию лишь острием, оставив на ее теле неглубокую рану. Тогда я выстрелил. Раз, другой, третий – древний пистоль дергался в руке, и пули входили в тело монстра. Три единицы урона, шесть, четыре… Ламия изогнулась, зашипела и затихла. В
