— Что смывается? — вопросила, в прямом смысле едва дыша.
— Чер-чернила…
— Так это же хорошо. — Говорю коротко, чтоб не растрачивать бесценный воздух, а сама думаю, как достучаться до оборотницы, не желающей ослабить хватку.
— Пло-о-о-хо!
— Чем плохо? Не увидит никто…
— В том числе и я! — воскликнула Олли, и, слава милостивому богу, меня отпустила.
Отступила к зеркалу, любовно провела пальчиками по красным линиям на шее и заревела в три ручья. Я и сама была готова расплакаться, только по другой причине — легкие огнем горят.
— Ужас! Так убиваться из-за какой-то писанины.
— Это не просто!.. Это признание! — вспыхнула Крэбасс, и огненный то ли плевок, то ли выдох пролетел близ моего лица.
— Что за…?!
Оглянулась. В недоумении проследила за тем, как сгусток жидкого пламени прожег простыню с письменами, шмякнулся о стену, проделав в ней дыру, и, шваркнув парой капель на туалетный столик, сжег добротное изделие до оплавившихся металлических набоек. Я не увидела, как серебро испарилось с зеркала, зато уловила момент, в котором уже чистое стекло с тихим шуршанием осыпалось крошкой на пол. И все это за каких-то пять-шесть секунд!
— Мамочки!
Перевела ошеломленный взгляд обратно на Кудряшку и впервые с момента нашего знакомства поняла, почему с ней отстраненно держится Бруг, преподаватели и, в общем-то, вся наша группа. Кудряшка была не просто чуть-чуть, а безмерно импульсивна и теперь разъяренным драконом возвышалась надо мной.
— Хоче-ш-шь еще что-то сказать? — прошипела драконесса, гневно прищурив красные глаза.
На языке вертелось многое, но ничего из этого я не произнесла. Сглотнула только, вызвав еще более раздраженный взгляд у оборотницы, и решилась на блеф. Исключительно ради спасения собственной шкуры, головы Кардинала и достоинства самой Олли.
— Ку… кхм, Крэббас, это чужая простыня, — и, не давая ей пасти открыть, заверила: — И письмо совсем не от кадета Тугго.
Мелькнула мысль «меня сейчас сожгут, а потом, быть может, и сожрут!», и я без зазрения совести торопливо и легко начала рассказывать о теплом томном чувстве любви, испытываемом здоровяком Всеволодом к кадету Гладеньких. Как он средь ночи с цветами завалился и огромный мокрый букет оставил на кровати, а она, проснувшись, решила, что ее готовят к погребению по старой традиции семьи. Как он преподнес ей серьги с запиской от тайного поклонника, а она подумала на другого. Как он ей выпечку с марципаном во время болезни под дверь комнаты носил. Радовался тому, как быстро она поправилась, пока не узнал, что у нее на марципан аллергия и съедали всё подружки. К слову, они действительно поправились, в смысле набрали в весе. А после я поведала о том, чему сама стала свидетельницей. Как этот здоровяк, чуть менее лопоухий, чем кука, подбил всю команду Графитовых на содействие профессору Ссэргу в практических занятиях. И как его возлюбленная от страха чуть не убила всех.
— … до последнего момента я видела, как они стояли там, среди острых пик, немые и напряженные. Общались только их глаза, и это было невероятно красиво.
— Погибли? — К концу моего повествования драконесса, сидя на хвосте, лапами утирала хлюпающий нос, старательно сдерживая опасные для жизни пламенные плевки.
— Нет. — Я улыбнулась. Кажется, гроза прошла. — Она забрала его в подпространство.
— Сожрет? — неожиданно выдала Крэббас и глянула на меня обиженно. — Чего ты хмыкаешь? Она же вампирка недоделанная…
— Подобные всплески агрессии среди вампиров очень редки, — вспомнила я сведения из энциклопедии. — И не думаю я, что Всеволод связался бы с несдержанным чудовищем. Он давно за ней по пятам ходит. — И, указав на белый клочок, оставшийся от истлевшей простыни, сказала: — Вот и признание какое сочинил. Красивое…
— Очень, — фыркнула Кудряшка, передернув плечами, и крылом разбила ближайшее окно.
С улицы тут же донеслось: «Порча имущества академии! Кадет Олли Крэббас, уплатите в бухгалтерии тридцать медяков».
— О, как раз проветрится, — улыбнулась я. Оборотница же со вздохом вернула себе человеческий вид, обвела взглядом комнату и тихо вздохнула:
— Не верится.
