естественно, как фрак на корове, пришлось сначала всех благодарить за помощь, потом долго объяснять, что именно им предстоит сделать (снова куча разочарованных гримас, люди, похоже, собирались, отбиваясь от охранников и смотрителей, выносить витрину с экспонатами под пулями… р-романтики хреновы!). Объяснив план и три раза, не смущаясь приглядывающейся полиции, прорепетировав прямо под взглядами прохожих намечающееся ограбление, я счел, что артистических данных собравшихся вполне хватит. Впрочем, все более-менее опасное я поручил Элепару и выглядящей наиболее сообразительной пожилой даме. Последняя, как оказалось, попала в число сообщников случайно – она вообще приехала в Париж только утром, случайно проходила мимо музея и присоединилась к намечающейся тусовке по-привычке. Пока я вел ее под руку к залу, где выставлялись второстепенные реликвии, то с интересом выслушал несколько рассказов о «веселом шестьдесят восьмом» и бурной молодости на баррикадах. Оглядевшись, я встретился глазами с одетым в рабочий комбинезон старичком, который утвердительно мне кивнул. Реквизит роздан, массовка на позиции, время выхода главного действующего лица. Извинившись перед спутницей, я вышел вперед и громко откашлялся. Энергичнее всего на мою попытку привлечь внимание отреагировали служители музея, подобравшиеся, как перед прыжком. Я был более чем уверен, что подготовка к «ограблению по-эскенландски» мимо полиции не прошла, и наверняка уже предприняты все необходимые меры по предотвращению.
Впрочем, это даже лучше.
– Дамы и господа! Леди и джентльмены! Граждане Республики! В этом зале выставляется вещь, некогда украденная у народа эсков! Веками коронованные угнетатели хранили реликвию, не давая простым людям прикоснуться к частице собственной истории! – Служители стали просачиваться мимо посетителей ко мне. Старичок в спецовке, проходя за моей спиной, сунул мне в руку металлический кубок и куда-то испарился. – Друзья! Поднимаю этот бокал за всех малых, несправедливо угнетаемых сильными! Эта Чаша не пуста! Она преисполнена гневом на тех, кто жадно хранит в своих подвалах чужое добро! Реликвии народа должны принадлежать народу! Пусть будет набита до отказа алчная пасть, щедрость наша не знает границ! Да здравствует Эскенланд!
– Да здравствует Эскенланд! – И в воздух поднялись двадцать точных копий Чаши, розданных еще на площади. Два десятка человек сделали вид, что пьют из пустых кубков, а в следующий момент где-то в коридоре запищала сигнализация, показывая, что одну из витрин пытаются вскрыть. Это было последним толчком – на меня кинулись! Я спокойно отступал, прячась за своими подельниками от пытающихся вцепиться в меня охранников, а над головами последних под визг сигнализации бабахали, осыпая праздничным конфетти, хлопушки, розданные из расчета пять штук на участника, и летали полоски серпантина.
Наконец, минуты две спустя, под аплодисменты собравшихся, меня «арестовали». Повязали добра молодца – но вежливо. На пол не валили, ногами не пинали, только нервно сбрасывали все новые и новые нити серпантина, которые щедро раздавала моя спутница-революционерка. В процесс втягивались все новые и новые посетители музея, пока меня тащили по коридорам, я услышал на разных языках штук пять разных версий происходящего. Основная, как я и предполагал, заключалась в том, что какая-то группа устроила флешмоб протеста. Ну, если Элепар со товарищи не подведет, то…
– Вы ничего не хотите сказать?
– Простите? – Я дернулся, просыпаясь, и посмотрел на сидящего передо мной чиновника. – У вас тут так уютно, задремал. Вы не повторите?
– Повторю. – Он снова собрал листы, снова подбил их, выравнивая, но, слава богу, не стал читать заново. – Вы ничего не хотите сказать по произошедшему в музее?
– А там что-то было? Меня, наверное, увели раньше, чем это самое – произошло. Что случилось-то?
Полицейский присмотрелся к моей физиономии, сделал какие-то заключения для себя и соизволил наконец предъявить претензии:
– Насколько нам известно, вы готовили похищение кубка из экспозиции сокровищ испанской короны.
– Похищение? О нет, я готовил массовое выражение протеста против кражи, да, но само преступление было совершено еще при Карле Девятом, когда реликвию эсков выкрали оккупанты.
– И вы не покушались на хищение?
– Увольте, неужто я выгляжу идиотом? Среди бела дня, на глазах у десятков людей?
– В ваших вещах обнаружены планы музея!
– Это преступление?
– Это отягчающее обстоятельство!
– Отягчающее обстоятельство чего? Ну хорошо, признаюсь… – Он напрягся. – Я в самом деле планировал вызвать некоторый общественный резонанс, привлекая художественной инсталляцией внимание к факту незаконного владения частными титулованными лицами общественной реликвией. В конце концов, уж не гражданам прекрасной Франции объяснять, к чему может привести произвол коронованных особ!
Чиновник поморщился, стоящий у двери полицейский еле слышно хмыкнул.
Взяв из лежащих перед ним бумаг мои документы, «серый» вздохнул, показывая свое неколебимое терпение:
– Хорошо, начнем с начала. Александр Никола… евитч Могиля.
– Могила.
– Пусть так. Что вы делаете в Париже?
