глаз.
Хосе Берканио Скорци, чернобородый мужчина с заячьей губой, прославившийся тем, что, когда стражники попытались схватить его в борделе, он, полуголый, вместо оружия размахивая оторванной от столика ножкой, убил двоих из них и сбежал – вот он-то и наделся на клинок Арахона. Его легенда угасла вместе с последним блеском в серых глазах.
Арахон снова изменил стойку, длинным скольжением пробиваясь сквозь полукруг, стиснувшийся вокруг него тройкой ближайших фехтовальщиков. Паучки кувыркались, разгребаемые в стороны его ногами.
Он сошелся с мужчиной, который стоял ближе прочих к выходу. Краем глаза уже видел, что остальные приближаются, что времени у него – лишь на три-четыре удара. Скрестил шпагу с противником пару раз в верхней кварте, потом в нижней, работая ногами так, чтобы враг оказался между ним и своими товарищами. При третьем обмене ударами молниеносно ткнул дагой, но стражник отбил этот удар кинжалом. Магический Круг менялся в голове Арахона, подсказывая ему ту единственную позицию, которую стоящий напротив противник не сумеет контролировать. Фехтовальщик сменил положение одним быстрым движением, сбил неловкую контратаку, а потом проткнул врага рапирой, втыкая клинок точно под третье ребро.
Так погиб Иорно Аурицио И’Саламанха, молодой дворянин беднеющего рода, который, прибыв недавно в Сериву, медленно восходил по лестнице фехтовальной карьеры; работа на Ламмондов была первым его серьезным поручением, а навыками и внешним видом он не слишком-то отличался от И’Барраторы двадцать лет назад.
– Глупцы! Проклятущие глупцы! – рычал Рауль.
Арахон снова попытался развернуться, чтобы разделить противников. Они, однако, на него уже не бросились. Шли вместе, стараясь почти не отрывать ноги от пола, не позволяя себя разъединить. Направляли в его сторону клинки рапир.
И’Барратора вышел им навстречу, отрывая от пояса очередной мешочек. Кинул им его в лицо – содержимое его вмиг превратилось в облако белой алхимической пыли, столь мелкой, что встала она подобно туману. Противники начали отступать, кашляя и вытирая глаза рукавами, и тогда-то он ворвался в облако, сдерживая дыхание.
Нырнул под удар рапиры Бенедитто Скорци и ударом даги в горло завершил жизнь сего флорентинского наемника с худым лицом и ангельским голосом, который прославился неприличными песенками о северных войнах, распеваемых вечерами за вином. Теперь из его глотки, которая столько раз радовала слушателей, вылетело лишь бульканье и начала хлестать кровь, а И’Барратора прошел над его подрагивающим телом, направляясь к трем оставшимся.
Те продолжали отступать, он же шагал в их сторону неотвратимо, словно сама смерть, – пожиратель рассказов, который завершает чужие истории, вписывая в них последнюю кровавую главу.
Они и не думали сдаваться, атаковали почти одновременно – три клинка и два кинжала против его рапиры и даги.
Он же ушел от одного удара, парировал, коротким полуфинтом пробившись на другую сторону. Контратаковал, сделал финт, в обороте воткнул дагу в чье-то бедро, но выдернуть ее уже не успел. На него посыпались очередные удары, из которых один пришелся ему в бедро, прямо под толстым поясом. Еще несколько раз блеснули клинки, раненый стражник откатился в сторону, корчась от боли.
Оставшиеся двое переглянулись и атаковали одновременно слева и справа. Две рапиры и два кинжала против одного клинка.
И’Барратора ушел в сторону, сбил молниеносный удар, снова ушел, но так и не смог занять удобную позицию: один из нападающих постоянно оставался слева от него, а второй – справа. В конце концов они снова поднажали одновременно, засыпая его градом ударов, что закончились двумя быстрыми уколами.
Хольбранвер выдохнул, увидав, как Арахон сбивает один клинок, а второй в отчаянии хватает голой рукою. И только через миг он вспомнил, что рука эта не была голой. Клинок заскрежетал по металлическим пластинам, выстилающим внутреннюю сторону перчатки фехтовальщика. Противник с удивлением взглянул на руку Арахона, а тот сильно дернул, втягивая стражника между собой и его товарищем. Пойманный отпустил рукоять, перебросил кинжал в правую руку, а Барратора, парируя удар его товарища, одновременно вмазал по разоруженному рапирой, удерживаемой за клинок. Тяжелый корзинчатый эфес с хрустом ударил в лицо, брызнула кровь, противник ошеломленно отступил.
Слева подкрался раненный в бедро рубака, но И’Барратора увидел его краем глаза. Сменил стойку и рванулся вперед, пробивая тому грудь. Так он убил человека, который его узнал, – Эрнесто Биттруччи, ветерана осады Коппендама, с которым некогда сиживал он в одном окопе, хотя и позабыл об этом, ибо не обладал хорошей памятью на лица.
Последние два противника Арахона вскрикнули от отчаяния, увидав очередного приятеля на земле. Один из них, уже со сломанным носом, утерся рукавом, а потом двинулся вместе с товарищем с удвоенной силой. И’Барратора улыбнулся. Знал, что злость действует лучше брошенной в лицо алхимической пыли.
Пухлые амурчики с потолка с интересом посматривали, как после короткого обмена ударами он распорол горло шестого стражника – Аурелия Рамона, седеющего наемника, который приносил Саннэ яблоки из сада. А потом погрузил рапиру в живот седьмого, бывшего солдата городской гвардии, Сильвия Дандала, который присоединился к Ламмондам, потому что хорошая оплата помогала ему содержать троих детей, оставшихся у него на руках после смерти жены от тифа.
