Одним из немногих изобретений светлой стороны, которому у нас не было соответствия, оказалась религия откровения. Просто-напросто ни одному существу из темного мира и в голову не пришло говорить другим, что он беседует с Богом-Творцом и знает о Его планах. Долгие тысячелетия, отделяющие нас от начала мира – а было это единственным событием, в котором мы узрели руку Бога, – казались нам непроходимым барьером.
Насколько же более богатыми были верования светлой стороны! Тут первобытные люди почитали огонь, ибры – предков, с которыми они чувствовали связь и память о которых, совместный опыт они передавали следующим поколениям. Города-государства Востока имели огромное количество божеств, которых прославляли армии пророков. Анатозийцы придумали своего единого Бога, чье лицо заслонено вуалью мистических формул. Был Он таинственным архитектором мира, а скорее – двух миров, которые он населил существами, являющимися двумя половинками одного целого. У нас были схожие представления, однако, в противоположность нам, анатозийцы были убеждены, что они могут не только прочесть его замыслы благодаря вычислениям, производимым с помощью цифр, в которые они переводили свои книги откровений. Они также полагали, что сумеют навязать Создателю диалог.
Для сравнения, верования вастилийцев прозрачны и просты, как сухие равнины их страны. С древних времен они почитали самую мощную силу, какую видели вокруг себя, – то есть солнце, этот шар, полный таинственной энергии, порождающий тени с необычными свойствами.
Поскольку ибры и анатозийцы исторически были врагами Вастилии, религия в Сериве прежде всего преследовала две вещи: соединение и науку тенемастеров. Все, что было принято на Востоке и на Юге, попадало под табу, а любое нарушение выводилось под яркий свет. Вастилийцы полагали свет солнца добром – проникая в человеческие тела, он изгонял из них все зло, грехи и дурные мысли, которые материализовались под покровом тени.
Все самое важное в жизни вастилийцев делалось в полдень, при самом светлом свете. Среди бела дня проходили суды, свадьбы и похороны. Сладкие часы греха и непристойных желаний наступали вечером, когда Вечный Свет прятался за горизонтом, а человек вновь объединялся со своею первичной природой; зло, изгнанное днем, теперь возвращалось в тело.
Каждое утро, когда стража сносила в гарнизон трупы, найденные в переулках и канавах, суеверные вастилийцы получали очередное доказательство, что их священники правы.
Когда появился эклезиарх Андреос, он твердой рукою очистил вастилийские верования от скорлупы местных обычаев и суеверий. Веру же он вознес в ранг сильной институции, чьей вооруженной рукой сделалась инквизиция. Еще пятьюдесятью годами ранее та едва ли насчитывала двенадцать служащих. Сегодня на нее работало более ста следователей, да еще армия платных доносчиков. Долгая война, упадок многих родов и снижение роли дворянства превратили ее в самую мощную силу в Сериве.
А мы шагали прямиком в лапы инквизиторов, пересекая центр широкой Площади Всесветлости, в конце которой возносилась Базилика Светосхождения, троекратно превышавшая в высоту окружающие ее здания. На кровавом вечернем небе выделялись черные фигуры святых над ее аттиком. Тени их на мостовой напоминали контуры гигантов.
В некотором смысле меня радовало, что на встречу с эклезиархом меня ведет Черный Князь. Как сущность, рожденная по другую сторону, в черном море за тенями, я наверняка был худшим кошмаром инквизиции. Нужен был какой-то запасной план на тот случай, если Андреос посчитает меня подозрительным.
Размышления мои прервал шум, доносившийся с угла площади. Я взглянул в ту сторону. В тени одного из домов толпилось человек десять-пятнадцать. Кто-то кричал, кто-то толкался, все спорили на повышенных тонах.
Я ухватил Черного Князя за плечо и, не говоря ни слова, указал на толпу.
– У нас нет времени, – покачал он головой, но я уже шел к этому дому. Ибо предчувствовал, что лишь нечто необычное могло заставить серивцев находиться на улице в пору длинных теней.
Когда я приблизился, заметил у ног собравшихся красный халат инквизитора.
– Божья кара, реку я вам. Жрут, совокупляются да злато крадут. Се Вечный Свет и обозлило, – возвещал над телом толстый горожанин.
– Ты ж видишь, паря, что – отравили. Пена из пасти, словно у пса бешеного идет. А ты, ежели продолжишь языком трепать, будешь болтаться в Голодной Башне, – отвечала женщина в одеянии почтенной матроны.
Перспектива эта явно напугала толстяка, он затих и снова ввинтился в толпу. Поближе к телу пробился худой парнишка в дырявом кафтане.
– Я жак и в медицине разбираюсь, – сказал он. – Разбираюсь, говорю. Пустите-ка меня, люди.
Присел над трупом. Теперь я видел отчетливо: на губах у инквизитора была пена, глаза вытаращены. Должно быть, упал он всего несколько минут назад. Жак ухватил его руку и сжал в своей, якобы нащупывая пульс.
– И точно, яд. Не дышит, – провозгласил он.
Когда он поднялся, я обратил внимание, что все украшения с пальцев мертвого куда-то подевались.
В этот миг подле меня встал Черный Князь и недоверчиво воззрился на труп.
– Лучше поспешим, – сказал я.
– Ты ведь не думаешь, что?..
Я жестом заставил его умолкнуть, потому что на нас уже поглядывали какие-то подозрительные типы.
Мы поспешили дальше. Черный вел меня мимо базилики и дома конвента вглубь улицы, на которой стоял, окруженный садом, монастырь Сестер Света.
