он требует немедленного удовлетворения прихоти. Простые вещи надоели, воображение раздосадовано, а недостаточность наших способностей, испорченность нашего рассудка, ограниченность наших возможностей приводят нас к безобразиям.
– Вот такой, без сомнения, была история, – возобновила Дюкло свой рассказ, – старого командора де Карьера, одного из лучших завсегдатаев мадам Герэн. Ему нужны были только изуродованные женщины, изуродованные распутством, или природой, или по приговору правосудия. Словом, он брал себе лишь кривых, слепых, хромых, горбатых, безруких, беззубых, вообще без какой-либо части тела, или поротых и клейменных, или еще как-нибудь отмеченных правосудием, и притом чтобы они были довольно зрелого возраста. Однажды я подглядывала за ним, когда ему предоставили пятидесятилетнюю особу, публично клейменную за воровство, да сверх того и кривую на один глаз. Для него такая двойная отмеченность явилась просто сокровищем. Он запирается с нею, заставляет раздеться донага, исступленно целует знаки ее преступления на плечах, с тем же исступлением сосет каждую линию этого знака, который он называет почетным. А после этого весь его пыл обращается к задней дыре; он раздвигает ягодицы, нежно целует покрытую язвами расщелину между ними, очень долго сосет ее, а затем, оседлав спину этой девки, трется членом о рубцы на ее теле и хвалит ее за те подвиги, которыми она их заслужила; склоняется над ее задницей, доводит свое жертвоприношение почти до конца и орошает своей спермой те почетные знаки, которым так долго пел хвалу.
– Черт подери, – сказал Кюрваль, в этот день очень расположенный к распутству. – Взгляните, друзья мои, на этот торчащий член: вот как распалил меня рассказ о страсти такого рода. – И повернувшись к Дегранж, он закричал:
– А ну-ка, иди сюда, потаскуха грязная. Иди, иди, очень уж ты похожа на ту, о которой только что рассказали. Порадуй меня так же, как она порадовала старого командора.
Госпожа Дегранж приблизилась. Дюрсе, друг этих излишеств, помогает президенту раздеть ее. Она сначала пробует немного противиться; сразу же возникают подозрения, ее бранят за то, что она пытается утаить что-то от общества. Наконец у всех перед глазами появляется ее изуродованная спина, на которой явственно проступают титулы «В» и «У». Стало быть, она была дважды клеймена, и это еще больше разжигает грязные помыслы наших распутников. Остальное, что являло ее истрепанное, изъязвленное тело: зад словно из китайской тафты, вонючая зияющая дыра посередине него, отрезанная грудь, три отхваченных пальца, укороченная нога, из-за которой она хромала, рот, лишенный зубов, – все это воодушевило обоих либертинов. Дюрсе принялся сосать ее спереди, Кюрваль сзади, а при этом самая изысканная красота, самая восхитительная свежесть готовы рядом удовлетворять их малейшие желания. Но как раз то, что природа и преступление постарались обезобразить, как раз то, что представляет собой самое грязное и отвратительное, и позволяет нашим распутникам вкушать самые тонкие наслаждения! Попробуй объяснить после этого человеческое существо! Как два пса рвут падаль, так и эти двое схватились, оспаривая друг у друга эту полусдохшую тварь. Наконец, после самых грязных проделок они смогли выплеснуть из себя сперму, но не успокоились и тут: они были готовы приступить к новому штурму, но сигнал к ужину позвал их к наслаждениям иного рода. Президент в отчаяньи, что не смог приберечь свою сперму, чтобы утешиться, приналег, как обычно в подобных случаях, на жратву и выпивку и к концу ужина раздулся, как подобает раздуваться настоящим свиньям. Он потребовал, чтобы малютка Адонис подрочил Банд-а-Сьеля, а потом заставил мальчика проглотить сперму. Но и этого ему оказалось мало: он встал и объявил, что его фантазия предрекает ему более сладкие наслаждения, ничего не объясняя, потащил за собой в будуар Фаншон, Адониса и Эркюля. Появился он лишь на оргиях. Но вернулся столь распаленным, что позволил себе в течение вечера множество разных других капризов, о которых правило, которого мы пока придерживались, не позволяет рассказать нашему читателю.
Наконец все отправились спать, и Кюрваль, этот непостижимый Кюрваль, которому на эту ночь была предназначена божественная Аделаида, его собственная дочь, который мог провести с нею самые сладостные часы, был найден на следующее утро распластанным на страшной Фаншон, с которой он творил мерзости в продолжение целой ночи, тогда как Аделаида и Адонис, лишенные его ложа, оказались: она на маленьком тюфячке, брошенном на пол, а он в маленькой узкой кроватке, задвинутой в дальний угол будуара.
День шестой
В этот день настал черед епископа подвергаться мастурбации; он явился. Вероятно, если бы в школе Дюкло содержались ученики, а не ученицы, монсеньор не устоял бы. Но маленькая щель внизу живота представлялась в его глазах столь великом злом, что, окажись он даже в объятиях самих граций, пыл его погас в ту же минуту, как он увидел бы эту проклятую дыру. Сопротивлялся он доблестно; полагаю, что не произошло ни малейшего восстания плоти и операция затянулась. Не трудно было увидеть, как хотелось епископу, чтобы все восемь девочек провинились в чем-нибудь, и он мог бы назавтра – в печальный день субботних экзекуций – наконец насладиться, подвергая их всех наказанию. Таковых уже насчитывалось шестеро; кроткая, нежная Зельмира должна была стать седьмой, и разве, по чести говоря, она не заслуживала этого? Разве наслаждение, которое предстояло вкусить при ее наказании, не делало это действие справедливым? Впрочем, оставим это на совести мудрого Дюрсе и продолжим повествование.
Список правонарушительниц пополнила и прекрасная дама – нежнейшая Аделаида. Ее супруг, Дюрсе, желал, как он выразился, показать, что к ней не будут более снисходительными, чем к другим, а совершила она проступок, направленный как раз против него самого. Будучи с ним в известном месте, она
