восвояси, оставив своего хозяина изнуренным, изможденным, измученным – печальное следствие великих утех сластолюбия. И все же, когда мы возвращались, старый греховодник произнес: «Хвала дьяволу! Никогда не видел, чтобы срали так бесподобно!»
При возвращении мы застали лишь аббата с красавцем-племянником, они занимались своим делом, и подробности их занятий я могу вам изобразить. Аббат дю Кудре был исключением из правил этого общества: он никогда не заимствовал чужую любовницу и никому не уступал свою. Лишь этим отличался он от д’Окура, впрочем, все происходило точно так же, и мы застали его стоявшим на коленях перед ложем, на которое опирался молодой человек, подставив задницу своему милому дядюшке. Дядюшка принимал в уста все, что ему эта задница выдавала, заглатывал с явным удовольствием и не переставал дрочить свой член, который мы едва смогли разглядеть у него между ног. Ничуть не смущаясь нашим присутствием, аббат излился, приговаривая при этом, что с каждым днем дитя срет все лучше и лучше.
Вскоре появились развлекавшиеся вместе Марианна и д’Окур, следом – Депре и дю Канж, которые позволили себе, по их словам, лишь потискать друг друга в ожидании меня. «Потому что, – объяснил Депре, – мы – старые приятели, не то что вы, королева моя прекрасная; я вижу вас впервые, и вы внушаете мне самое страстное желание как следует позабавиться с вами».
– Но, сударь, – сказала я ему, – господин советник все у меня забрал, и я ничего не могу вам предложить.
– Что ж, – произнес он с улыбкой, – я ничего у вас и не прошу. Я сам вас всем обеспечу.
Любопытствуя разгадать эту загадку, я последовала за ним. Едва мы закрыли за собою дверь, он просит у меня позволения всего лишь на минуту воспользоваться моим задом и расцеловать его. Я соглашаюсь, он три раза проводит языком по моей дыре, сосет ее, а потом расстегивает свои штаны и просит, чтобы я вернула ему то, что он проделал только что со мной. Позиция, занятая им, показалась мне подозрительной: он сидел верхом на стуле, обхватив его спинку, а под стулом стоял наготове некий сосуд. Чего ради, забеспокоилась я, видя, что он собирается совершить какую-то операцию, так ли уж нужно, чтобы я целовала его в зад?
– Очень нужно, душенька моя, – ответил он. – Ведь мой зад самый капризный из всех задов на свете и действует только в ответ на поцелуи.
Я повинуюсь, но без особого рвения, и он это замечает.
– А ну-ка, поближе, черт побери, – командует он. – Поближе, барышня! Или вы крошечки дерьма испугались?
В конце концов я снизошла до того, что поднесла губы к преддверию его дыры, но едва я к ней прикоснулась, словно затычку вынули, и так хлынуло оттуда, что моя щека оказалась вся разукрашена. С первого же раза блюдо оказалось полным-полно. Никогда в жизни не видела я подобных извержений – всего одна колбаса заполнила глубокую салатницу. Могучий муж хватает ее, укладывается с нею на край кровати, подставляет мне всю в дерьме свою задницу и приказывает мне дрочить его посильнее, пока он будет вновь отправлять в свою утробу все, что только что исторг из нее. Как ни был грязен этот зад, пришлось подчиниться. «Его любовница, конечно, занимается этим, – сказала я себе, – не будем же большими привередницами». Запускаю три пальца в подставленную мне грязную дыру. Человек на седьмом небе, зарывается в собственные испражнения, жует, глотает, одной рукой придерживает сосуд, другой – помогает мне взбадривать его член, который уже восстает горделиво над ляжками. Я удваиваю усилия и преуспеваю: по сокращению ануса чувствую, что эректорные мышцы готовы выплеснуть семя. И вот мои заботы окончены: блюдо опустошено и герой наш вовсю брызжет спермой.
Вернувшись в гостиную, я застала моего ветреника д’Окура с прелестной Марианной. Плут сумел прогуляться и по той, и по этой. Оставался ему только юный паж, которого он также отменно отделал бы, если б ревнивый аббат согласился одолжить своего любовника. Когда все оказались в сборе, зашла речь о том, чтобы всем раздеться донага и в таком виде продемонстрировать друг перед другом всяческие сумасбродства. Мне этот план очень пришелся по душе – мне страсть как хотелось взглянуть на обнаженные прелести Марианны и как следует ознакомиться с ее телом. Оно было нежным, крепким, чистым, упругим, а зад ее, по которому я пару раз похлопала как бы в шутку, показался мне истинным совершенством.
– Разве для удовольствий, которыми, как я вижу, вы особенно дорожите, вам необходима такая красивая девушка? – спросила я Депре.
– Ах, – отвечал он. – Вы не знаете всех наших таинств.
Да, мне не удалось выведать ничего больше и, хотя я провела с ними год с лишним, ни он, ни она так и не пожелали пролить свет на их хитроумные секреты, которые, в чем бы они ни заключались, не мешают, однако, причуде, которую любовник Марианны удовлетворял со мной, считаться страстью отдельной, законченной, достойной, как ни погляди, занять свое место в нашей коллекции. Впрочем все, что могло происходить, происходило эпизодически, и о таких случаях уже было или будет рассказано на наших вечерах.
После нескольких достаточно непристойных выходок, нескольких испусканий ветров, нескольких испражнений остатками дерьма, обилия словесных мерзостей, извергаемых аббатом, для которого, казалось, в этом мерзком словоблудии и заключалось высшее наслаждение, все вновь облачились в одежды и отправились на покой. На следующее утро я, как и положено, явилась присутствовать при пробуждении д’Окура. Мы не упрекнули друг друга в совершенных накануне маленьких изменах, он мне сказал лишь, что после меня он не знает ни одной женщины, которая испражнялась бы лучше Марианны. Я спросила его, что же проделывает Марианна со своим любовником, ведь он великолепно может обходиться без посторонней помощи. Д’Окур ответил, что эту тайну никто из них никогда не пожелает открыть. И мы с моим любовником зажили нашим обычным миром да ладом. В доме д’Окура меня не держали затворницей, и я могла выходить, когда мне вздумается. Он надеялся на мое благоразумие; я должна понимать опасность, которой подвергну его, пренебрегая своим здоровьем; кроме этой предосторожности, я была себе полной хозяйкой. Хотя в этой его заботе о моем здоровье был интерес чисто эгоистический, все же я была ему признательна за то, что могла устраивать свои делишки и делать все, чтобы разжиться деньгами. Вот почему я
