прислушивалась к настойчивым приглашениям Фурнье посетить ее дом и охотно принимала тех, что сулили немалый барыш. Одно дело быть девкой из борделя, другое – девушка на содержании у генерального откупщика, которая, чтобы доставить мадам Фурнье удовольствие, пришла провести у нее часок в гостях… Судите сами, как это оплачивалось. Вот во времена этих измен мимоходом я и встретила нового дерьмопоклонника, которого сейчас вам и представлю.
– Одну минуту, – сказал епископ. – Не хотел вас перебивать, но раз уж вы сами остановились перевести дух, разъясните, пожалуйста, два-три важных предмета. Когда после уединений вы перешли к общей оргии, аббат, который до тех пор ласкал только своего любимца, не изменил ли ему, не вздумал потискать вас? А другие не притравливали ли своих дам на того молодого человека?
– Монсеньор, – ответила Дюкло. – Аббат никогда не покидал своего мальчика. Нас он едва замечал, хотя мы нагишом были совсем с ним рядом. А вот задами д’Окура, Депре и д’Эрвиля он пользовался: целовал их, заднюю дыру лизал. Д’Окур и д’Эрвиль нагадили ему в рот, и он проглотил добрую половину из того, что навалил ему каждый. Но к женщинам аббат не притрагивался, не то что его друзья с его педерастиком: его-то они целовали и дырку в попке лизали, а Депре даже как-то с ним заперся, уж не знаю для каких дел.
– Вот то-то, – произнес епископ. – Теперь вы видите, что не все рассказали, а как раз то, что вы упустили, представляет собой еще одну отдельную страсть: мужчина заставляет испражняться себе в рот другого мужчину, причем довольно старого.
– Ваша правда, монсеньор, – сказала Дюкло. – Вы мудро указали мне на мою оплошность, но я не огорчена, потому что на этом заканчивается мой вечер, а иначе он окажется непозволительно долгим. Урочный колокол, который мы вот-вот услышим, даст мне знать, что для завершения моей истории времени не хватит, и мы, с вашего благосклонного разрешения, вернемся к ней завтра.
Колокол прозвенел в самом деле, и так как никому не удалось разрядить во время рассказа свои вздыбленные похотью члены, ужинать отправились, предвкушая, как вознаградят себя во время оргий. Но герцогу не терпелось, и, подозвав к себе Софи, он впился в ее ягодицы и приказал милой девочке испражниться ему в рот. На закуску ему достался кусок девичьего дерьма. Дюрсе, епископ и Кюрваль, охваченные той же страстью, распорядились о такой же операции: один с Гиацинтом, второй – с Селадоном, а третий – с Адонисом. Как раз Адонис-то не смог выполнить приказания и тотчас же был занесен в пресловутую грозную книгу. Кюрваль, бранясь, как разбойник с большой дороги, пожелал отыграться на заднице Терезы, и та послушно навалила ему невероятную кучу дерьма. Оргии прошли очень живо, Дюрсе отказался от дерьма молодости, заявил, что ему хочется получить это добро от своих старых друзей. Ему не отказали, и тщедушный распутник разрядился, как племенной жеребец, пожирая говно Кюрваля. Ночь несколько утишила бурю и вернула нашим гулякам и желания, и силы.
День тринадцатый
В эту ночь президент лег спать со своей дочерью Аделаидой. Позабавившись с ней, он, перед тем как заснуть, выдворил ее со своего ложа, отправив на тюфяк на полу, чтобы освободившееся место заняла Фаншон. Когда позывы плоти разбудят президента, необходимо, чтобы рядом оказалась Фаншон. Почти каждую ночь около трех часов он внезапно пробуждался, бранясь и сквернословя, как пьяный разбойник. Его охватывало некое похотливое бешенство, и он становился опасным. Вот тут-то и требовалась помощь старухи Фаншон: она одна обладала искусством успокаивать президента, то подставляя ему себя, то предлагая незамедлительно кого-нибудь из существ, находившихся в его спальне. В эту ночь президент, проснувшись, тут же припомнил кое-какие гнусности, сотворенные им перед сном со своей дочерью, и немедленно захотел ее возвращения, чтобы повторить их. Однако Аделаиды на месте не оказалось. Судите сами, читатель, какие волнения и шум вызвало это происшествие. Разъяренный Кюрваль вскакивает и требует свою дочь; зажигают свечи, ищут, рыщут, перерывают – все напрасно. Кидаются в девичий дортуар, обшаривают все постели и наконец обнаруживают разыскиваемую: она сидит в дезабилье возле столь же непритязательно одетой Софи. Два этих очаровательных создания, равно обладающие мягким нравом, набожностью, стремлением к добродетели, сошлись в самой нежной дружбе, и друг в друге искали утешения среди ужасов, обрушившихся на них. Об этом никому до сих пор не было известно, но впоследствии открылось, что не впервые сходятся они подобным образом и что старшая укрепляла меньшую подругу в лучших чувствах, особенно наставляла в вопросах религии, учила почитанию и любви к Богу; когда-нибудь непременно он вознаградит их за переносимые страдания. Оставляю воображению читателя гнев и ярость Кюрваля, открывшего у себя под боком прекрасную миссионерку. Схватив Аделаиду за волосы, осыпая проклятьями, он поволок ее в свою спальню, привязал к столбику кровати и оставил там до утра размышлять о своем преступлении. Сотоварищи Кюрваля сбежались на шум, и нетрудно себе представить, с какой настоятельностью потребовал Кюрваль занести обеих преступниц в книгу наказаний. Герцог высказал мнение, что возмездие должно последовать немедленно и быть как можно жестче. Однако вмешался епископ, и после нескольких его весьма благоразумных рассуждений удовлетворились тем, что Дюрсе вписал их в свою страшную книгу. Старух обвинить в упущении было нельзя: господа сами затащили их в эту ночь в свои спальни. Тут-то и уяснились всем пороки в ведении дела, и на будущее было решено, чтобы, по крайней мере, одна старуха постоянно дежурила в спальне девочек и одна – в спальне мальчиков. На том и разошлись досыпать ночь, а Кюрваль,
