Этотъ идеальный правовой смыслъ мужа, живо чувствующаго оскорбленіе и насм?шку надъ идеей права, какъ бы личное оскорбленіе и безъ всякаго собственнаго интереса выступающій на защиту т?снимаго права, такъ какъ бы оно было его собственное — этотъ идеализмъ всегда былъ преимуществомъ благородныхъ и сильныхъ натуръ.
Но даже и холодное, лишенное всякаго идеальнаго порыва правовое чувство, которое чувствуетъ неправду только потому, что она прямо его касается, способно понимать указанное мною отношеніе между конкретнымъ правомъ и закономъ, которое я выше выразилъ положеніемъ: мое право есть право общее, въ немъ оно (право) нарушается иограждается. Хотя это можетъ показаться порадоксомъ, но т?мъ не мен?е справедливо, что даже юристы неспособны понять это воззр?ніе. Въ обычномъ представленіи, при спор? за конкретное право, законъ не принимаетъ участія; это не самъ абстрактный законъ, вокругъ котораго вращается споръ, но его воплощеніе въ образ? этого конкретнаго права, до н?которой степени его Фотографія, въ которой онъ только изображенъ, но непосредственно не присутствуетъ. Я не думаю оспаривать технической необходимости этого воззр?нія, но мы не можемъ не признать, что противоположный взглядъ им?етъ также Ьснованіе, взглядъ по которому законъ ставится за одно съ конкретнымъ правомъ, и по этому взгляду, въ нарушеніи посл?дняго, представляется нарушеніе перваго. Для непосредственнаго правоваго чувства это воззр?ніе гораздо ближе, ч?мъ наше юридическое. Лучшимъ доказальствомъ сему служитъ выраженіе; которое удержалось какъ въ н?мецкомъ, такъ и въ латинскомъ языкахъ. Въ процесс? истецъ говоритъ "взываю къ закону". Римлянинъ называлъ жалобу "legis actio". Самъ законъ является предметомъ борьбы, это споръ за законъ, который долженъ быть р?шенъ въ частномъ случа? — воззр?ніе которое въ особенности важно для пониманія древне римскаго процесса legis actiones[13]. По этому представленію — борьба за право есть въ тоже время борьба за законъ; въ спор? д?ло идетъ не просто объ интерес? субъекта, о частномъ случа?, въ которомъ воплотился законъ, Фотографія, какъ я назвалъ, въ которой удержано подобно колеблющемуся лучу св?та, изображеніе закона, которое можно разбить, не касаясь самаго закона, но напротивъ не уважается, попирается самый законъ. Законъ, если онъ не игрушка и не Фраза, долженъ быть огражденъ — вм?ст? съ правомъ обиженнаго низвергается самый законъ.
Это представленіе, на которое я уже выше указалъ и которое я коротко назову солидарностью закона и конкретнаго права, обнимаетъ вполн? отношенія обоихъ. Однако оно вовсе не такъ глубоко скрыто, чтобы не было понятно простому, неспособному къ высшимъ воззр?ніямъ эгоизму, напротивъ онъ то и видитъ его ясн?е, потому что ему выгодн?е им?ть въ спор? своимъ союзникомъ государство. И по этому эгоизмъ самъ того не сознавая и не желая, поднимается выше своего частнаго права, на высоту права вообще, на которой онъ выступаетъ защитникомъ закона. Истина остается истиною даже и тогда когда субъектъ признаетъ и защищаетъ ее только съ узкой точки зр?нія собственнаго интереса. Ненависть и жажда мести привели въ Судъ Шейлока, для того, чтобы выр?зать Фунтъ мяса изъ т?ла Антоніо, но т?мъ не мен?е слова, которыя поэтъ заставляетъ его произнести, у него также в?рны, какъ и у всякаго другаго. Это тотъ самый языкъ, которымъ везд? и всегда будетъ говорить оскорбленное правовое чувство, сила, непоколебимость уб?жденія, что право должно всегда оставаться правомъ; стремленіе и одушевленіе челов?ка, который сознаетъ, что въ д?л?, которое онъ защищаетъ, онъ д?йствуетъ не просто въ защиту собственной личности, но и во имя идеи. Фунтъ мяса, заставляетъ говорить Шекспиръ Шейлока,
