l:href="#n_6" type="note">[6].
Огражденіе права есть такимъ образомъ обязанность нравственнаго самосохраненія. Совершенное отреченіе отъ права, что теперь представляется не возможнымъ, но что прежде было возможно, есть нравственное самоубійство.
Право есть только сумма единичныхъ институтовъ, изъ которыхъ въ каждомъ выражаются соотв?тствующія условія нравственнаго бытія[7]: въ собственности, такъ же какъ и въ брак? — въ договор?, такъ же какъ и въ понятіи о чести. Отреченіе отъ котораго либо изъ нихъ, въ правовомъ смысл?, также невозможно, какъ и отреченіе отъ совокупности правъ. Но конечно возможно насильственное вторженіе въ которое либо изъ этихъ условій и это вторженіе каждый обязанъ отражать. Ибо недостаточно еще им?ть право пользоваться этими жизненными условіями, но они должны быть субъектомъ права на д?л? твердо охраняемы. Поводъ къ тому представляемся каждый разъ когда произволъ осм?ливается нападать на нихъ.
Но не каждая несправедливость есть произволъ, т. е. движеніе направленное противъ идеи права. Влад?лецъ моей вещи, который себя считаетъ ея собственникомъ, не отрицаетъ въ моемъ лиц? идеи собственности, онъ только предъявляетъ на эту вещь свое право; вопросъ въ этомъ спор? сводится къ тому, кто изъ насъ обоихъ собственникъ. Но воръ и разбойникъ совершенно иначе относятся къ праву собственности. Они отрицаютъ въ моей собственности самую идею оной, а вм?ст? съ т?мъ и существенное условіе моего бытія (личности). Если бы подобный образъ д?йствій признать всеобщимъ, правовымъ, то тогда собственность отрицалась бы и въ принцип? и на практик?. А потому такое д?ло не просто завлад?ніе моею вещью, но въ тоже время нападеніе на мою личность, и если для меня существуетъ вообще обязанность ограждать посл?днюю, то она существуетъ и въ этомъ случа?. Только тогда можетъ им?ть основаніе н?которое отступленіе отъ исполненія этой обязанности, когда происходитъ ея столкновеніе съ другой еще высшей, сохраненіемъ жизни, когда напр. разбойникъ ставитъ вопросъ такимъ образомъ: жизнь или кошелекъ. Но кром? этого случая, моя обязанность отражать вс?ми находящимися въ моемъ распоряженіи средствами это неуваженіе къ праву въ моемъ лиц?. Терп?ливо вынося подобное д?йствіе, я т?мъ самымъ допускаю моментъ безправія въ моей жизни. Но на свое право никто не долженъ налагать руки. Относительно добросов?стнаго влад?льца моей вещи я нахожусь въ совершенно другомъ положеніи. Зд?сь вопросъ, что мн? д?лать, не представляется для меня вопросомъ, относящимся къ моему правовому чувству, моему характеру, моей личности, но только вопросомъ касающимся моего интереса, ибо зд?сь идетъ д?ло только о ц?нности вещи. Зд?сь я могу разсчитать потерю и выигрышъ, взв?сить возможность того или другаго исхода и зат?мъ вывести заключеніе: возбуждать процессъ, или воздержаться отъ него[8]. Сравненіе представляющихся съ обоихъ сторонъ в?роятностей возможнаго исхода есть совершенно в?рное разр?шеніе спора. Но если, какъ часто бываетъ, трудно самимъ разобраться въ такомъ спор?, то это значитъ, что стороны не могутъ согласиться въ расчет?, что не только далеко расходятся в?роятности взаимныхъ вычисленій, но что каждая спорящая сторона при этомъ предполагаетъ въ другой зав?домо неправое, злой умыселъ. Тогда вопросъ принимаетъ тоже положеніе, хотя процессуально д?ло идетъ о неправд? объективной, принимаетъ психологически для сторонъ тотъ же какъ и въ вышеприведенномъ случа? характеръ сознательнаго нарушенія права, и отпоръ со стороны субъекта, считающаго свое право нарушеннымъ, является точно также нравственнымъ и правильнымъ какъ и по отношенію къ вору. Въ этомъ случа? желаніе удержать сторону отъ процесса, указывая ей на его издержки и посл?дствія, неизв?стность исхода, было бы психологической ошибкой; для нея вопросъ уже состоитъ нё въ одномъ интерес? но и въ правовомъ чувств?; но такой оборотъ д?ла единственно возможенъ только въ томъ случа?, если удастся опровергнуть это предположеніе — дурнаго нам?ренія противника, противъ котораго собственно и возстаетъ сторона, этимъ разр?шится существо пререканія и получится возможность для стороны разсматривать д?ло только съ точки зр?нія интереса, а сл?довательно становится возможнымъ расчетъ. Никто не знаетъ до какой степени можетъ простираться упорное сопротивленіе стороны противъ вс?хъ подобныхъ попытокъ, лучше ч?мъ она сама и я думаю, что всякій согласится со мной, что эта психологическая неуступчивость, эта недов?рчивость не есть н?что индивидуальное, обусловленное личнымъ характеромъ, но что при этомъ им?ютъ еще вліяніе степень образованія и положеніе лица. Это недов?ріе всего трудн?е поб?дить въ крестьянин?[9]. Такъ называемая страсть къ процессамъ, въ которой его обвиняютъ, есть продуктъ двухъ въ высшей степени присущихъ ему Факторовъ: во первыхъ сильнаго чувства собственности, можно даже сказать скупости, и во вторыхъ недов?рія. Никто не понимаетъ лучше своего интереса и не держится за то, что онъ им?етъ, кр?пче крестьянина и т?мъ не мен?е, какъ изв?стно, никто легче его не пожертвуетъ вс?мъ своимъ состояніемъ ради процесса. Очевидное противор?чіе, но въ д?йствительности совершенно понятное. Ибо именно при его сильно развитомъ чувств? собственности, нападеніе на нее ощущается сильн?е, а сл?довательно происходитъ и сильная реакція. Страсть къ процессамъ у крестьянина есть ничто иное какъ извращеніе недов?ріемъ чувства собственности, извращеніе которому подобное мы встр?чаемъ въ любви: ревность сама на себя обращаетъ оружіе, разрушая то, что она хочетъ спасти.
Интересное подтвержденіе только что сказаннаго мною представляетъ древнее Римское право. Въ немъ это недов?ріе крестьянина, предполагающее при всякомъ правовомъ столкновеніи злое нам?реніе противника, выражается въ Форм? правовыхъ положеній. Везд?, даже и тамъ, гд? д?ло идетъ о чисто объективной неправд?, являются такія же посл?дствія какъ бы д?ло шло о неправд? субъективной, т.е. наказаніе поб?жденной стороны. Оскорбленное правовое чувство недовольствуется простымъ возстановленіемъ права, но оно еще требуетъ особеннаго удовлетворенія за то, что противникъ сознательно или безсознательно зад?лъ наше право. Если бы наши теперешніе крестьяне создавали право, оно в?роятно гласило бы также, какъ и право ихъ древнеримскихъ собратій. Но уже и въ Рим? недов?ріе въ прав? всл?дствіе культуры уничтожено въ принцип? д?леніемъ на два рода неправды: сознательной и безсознательной или субъективной и объективной (по Гегелю непосредственной).
Это противоположеніе им?етъ для вопроса, которымъ язд?сь занимаюсь: т. е. какое положеніе долженъ принять оскорбленный въ своемъ прав?
