Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень!
(VI, 611).
Строфы, исключенные, видимо, из-за чрезвычайной интимности их содержания, предположительно относились к А. Ризнич (см.: Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. Изд. 3-е. М.-Л., 1931, с. 271 - 272). Ризнич Амалия (ок. 1803-1825) - жена одесского негоцианта и директора театра. П испытал к ней непродолжительное, но сильное чувство. Возможно, однако, что стихи адресованы и какому-то иному, неизвестному нам лицу: в зачеркнутом в рукописи продолжении стихотворения 'Воспоминание' (1828) П говорит о двух уже почивших предметах своей страстной любви. Имя одной из этих женщин неизвестно.
Строфа XVII (получившая дополнительно номера двух пропущенных строф) построена на обнаженном стилистическом контрасте между цепью литературных штампов 'от лица' Ленского ('он мыслит...' - 5) и прозаическим авторским ('все это значило' - 13).
XX, 4 - При свечке, Шиллера открыл... - Увлечение творчеством Шиллера особенно ярко проявилось в начале XIX в. (см.: Н.-В. Harder, Schiller in RuЯland... Berlin - Zьrich, 1969) и в среде молодых романтиков в начале 1830-х гг. В момент работы П над шестой главой влияние Шиллера более всего ощущалось в кругах романтиков школы Жуковского. Резкий выпад Кюхельбекера против Шиллера в многократно упоминавшейся статье Тынянова свидетельствует, что сопоставление Ленского с Кюхельбекером должно проводиться с большой осторожностью.
14 - Как Дельвиг пьяный на пиру. - Дельвиг Антон Антонович (1798-1831) - лицейский друг Я, который до самой своей кончины оставался ближайшим к нему литератором и человеком. Спокойный и уравновешенный, Дельвиг на дружеских пирушках выступал с поэтическими импровизациями. Однако такой Дельвиг был известен лишь очень тесному кружку ближайших к нему друзей-литераторов. Даже Вяземский, редко бывавший в Петербурге и мало с Дельвигом общавшийся, несмотря на близость в литературной расстановке сил, запомнил совсем другого Дельвига: '...был он мало разговорчив: речь его никогда не пенилась и не искрилась вместе с шампанским вином, которое у всех нас развязывало язык' (Вяземский, Старая записная книжка, с. 255).
Таким образом, этот стих был дважды закодирован: поскольку вместо имени Дельвига в прижизненных изданиях напечатано было 'Д.', только определенный круг читателей, имевший не только печатный текст, но и внутрикружковую информацию, мог знать, о ком идет речь; но и для этих, осведомленных читателей стих был странен и неожидан, и только самый узкий круг, который видел и помнил Дельвига-лицеиста, Дельвига-импровизатора, понимал текст полностью. Этим создавался эффект глубочайшей интимности. Подобные включения выполняли важную стилистическую функцию: автор все время разнообразит меру близости текста к читателю, то создавая отрывки, рассчитанные на самое широкое понимание любым читателем, то требуя от читателя интимнейшей включенности в текст.
Произведение рассказывается как бы несколькими перебивающими друг друга голосами, из которых одни находятся вне событий, на дальнем расстоянии, как историки и летописцы, другие интимно знакомы с участниками, третьи сами непосредственно включены в текст. А поскольку все эти голоса объединены в авторском голосе, составляя гамму его разнообразных проявлений, возникает то сложное богатство авторской личности, которое характеризует роман. О проблеме автора в EO см.: Тынянов Ю. Н. О композиции 'Евгения Онегина'. - В кн.: Тынянов. Поэтика, история литературы, кино. М., 1977; Семенко И. М. О роли образа 'автора' в 'Евгении Онегине'. - 'Труды Ленингр. библ. ин-та им. Крупской', 1957, т. 2; Лотман Ю. М. Роман в стихах Пушкина 'Евгений Онегин'. Тарту, 1975; Бочаров С. Форма плана. - 'Вопросы литературы', 1967, № 12.
XXI-XXII - Строфы представляют собой вставной текст - предсмертную элегию Ленского. Обращает внимание, что, в отличие от писем Татьяны и Онегина и песни девушек, элегия Ленского включена в общий строфический строй романа. Совершенно чуждая элегиям 1820-х гг., строфика накладывала на текст Ленского пласт пушкинской интонации. Поскольку элегия имеет насквозь цитатный характер, распадаясь на знакомые читателю штампы и обороты, без связующей стихии пушкинской интонации (образуемой не только строфикой) она представляла бы собой пародию в чистом виде, что, удовлетворяя целям литературной полемики, не соответствовало бы ее композиционному месту в общей структуре романа. В настоящем же виде текст Ленского, который одновременно все же и текст П, допускает ряд интерпретаций - от иронической и пародийной до лирической и трагической.
XXI, 2 - Я их имею; вот они... - Характерно стремление П имитировать документальность повествования. Ср.: 'Письмо Татьяны предо мною' (III, XXXI., 1).
3-4 - 'Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?..
Ср. стихотворение 'К реке М...', приписываемое И. А. Крылову:
Куда же дни златые скрылись?
Невинные, блаженны дни!
(Крылов И. А. Соч.,
т. III. M., 1946, с. 325),
а также анонимное (Перевозчикова?) 'Утро':
Дни первые любви! Дни сладостных мечтаний [...]
Куда, куда вы удалились?
('Цветник', 1809, № 8, с. 180;
ср.: Гиппиус В. В. К вопросу о пушкинских 'плагиатах'. - Пушкин и его современники, вып. XXXVIII - XXXIX. Л., 1930, с. 44). У Милонова в элегии 'Падение листьев':
Как призрак легкий, улетели
Златые дни весны моей!
(Поэты 1790-1810-х годов, с. 539).
У Жуковского в стихотворении 'Мечты, песня [из Шиллера]':
О дней моих весна златая
(I, с. 146).
В оригинале Шиллера ('Die Ideale') O! meines Lebens golden Zeit...'
'Падение листьев' Милонова подсказывает не только фразеологические, но и сюжетно-ситуационные параллели к судьбе Ленского умирающий юноша поэт мечтает о том, как его возлюбленная будет проливать слезы на его могиле, но после его смерти невеста не появляется. 'Близ дуба юноши могила' покинута, около нее сидит лишь деревенский пастух - судьба романтика развертывается в соответствии с романтическими штампами.
5 - Ч то день грядущий мне готовит? - Ср. в стихотворении Кюхельбекера 'Пробуждение':
Что несешь мне, день грядущий?
(Кюхельбекер, т. I, с. 125).
Включение в элегию Ленского стиха из ранней элегии Кюхельбекера представляло тонкий полемический ход. Оно было ответом П на войну, объявленную Кюхельбекером элегиям. Ср. в том же стихотворении 'Пробуждение':
Так лети ж, мечта златая,
Увядай, моя весна!
Ср.:
...счастья дни златые,
Как быстрый вихрь, промчались вы!
