Свои восхищения и критику он не высказал мне лично, а прислал по электронной почте, выше – основные положения его письма. Когда я дочитал до конца, мои лицо и уши горели, я не мог не признать, что он был проницательнее нашего университетского отдела по надзору за преподаванием. Он указал на все мои болевые точки, но в то же время сделал необоснованные выводы. Во время занятий с бакалаврами я просил аспирантов представить художественное произведение или эссе, раскрыть его суть, не прибегая к помощи Интернета, чтобы показать свое, путь даже и субъективное, мнение. Ямагути и Мизит тоже делали такие доклады. Китайский язык Мизита все еще не дотягивал до нужного уровня, писал он слабо, и, когда рассказывал про Айтматова, другие студенты практически ничего не понимали, поэтому после его выступления я в течение десяти минут дополнял его рассказ. Ямагути же говорил о современных китайских писателях, отмечая, что все они затрагивали тему Японо-китайской войны. Он полагал, что во всех таких произведениях, включая и работы тех, кого считали признанными мэтрами, чего-то не хватает. Чего именно? Тут прозвенел звонок. Студенты, уже учуявшие ароматы еды, доносившиеся снизу, в этот момент затаили дыхание и смотрели на Ямагути, вытянув шеи. Однако он так и не сказал, чего же именно не хватает в этих произведениях. На самом деле мне тоже хотелось узнать ответ, узнать, что чувствует японец Ямагути, но в итоге он все свел к тому, что студенты плохо знают даже популярные фильмы о Японо-китайской войне и преодоление стереотипов и моделей – это вопрос эстетический. Конец урока.
Студенты засмеялись.
Когда мы после занятия возвращались в мой кабинет, я спросил, почему он не сделал никакого вывода из своего рассказа. Ямагути ответил:
– Наставник, ведь иногда важнее правильно задать вопрос, чем дать ответ.
Я указал на то, что он подменяет понятия:
– Ты начал говорить о произведениях, посвященных Японо-китайской войне, но вывода не сделал, а в конце начал говорить о популярных фильмах на эту тему. Студенты легко могли начать проводить параллели и задумываться, какая же между ними связь.
Он с удивлением извинился:
– Простите! Я сожалею! Я ничего такого не имел в виду. Просто внезапно забыл, чего же не хватает в таких произведениях, поэтому и увел тему в сторону.
На самом деле в восьмидесятые годы прошлого века многие современные авторы начали писать о борьбе китайских бандитов с японцами, это был важный прорыв в литературе. До этого момента в «образцовых пьесах» «Шацзябан» и «Захват горы Тигра» хоть и затрагивалась тема бандитов, но никто не осмеливался писать об их борьбе с японскими захватчиками, а если и писали, то завуалированно. Еще Ямагути читал на эту тему произведения, написанные до "Великой культурной революции"[155], но все они, за исключением незначительных деталей, были похожи друг на друга, отличались стереотипностью и отсутствием глубины. Мизит рассказал мне, что на первом и втором курсах Ямагути на зимние и летние каникулы не возвращался домой в Японию, а на поезде или автобусе ездил по разным городам Китая – Шанхай, Нанкин, Чанша, Чандэ, Ухань, Наньнин – и осматривал места сражений времен Японо-китайской войны. Я подумал, что Ямагути, говоря о своем желании изучить новую и новейшую историю Китая, исходил, скорее всего, из истории китайско-японских отношений.
Не без самодовольства Ямагути сказал:
– Внешне я мало чем отличаюсь от обычного китайца, а произношением похожу на монгола. Во время моих поездок меня принимали за жителя провинции Хэбэй, северо-востока Китая, а иногда и за пекинца… Версии были разные, но никто и представить не мог, что я – стопроцентный японец из города Саппоро префектуры Хоккайдо.
Цао Юйцзе произнесла:
– Услышав твое чисто пекинское произношение, никто не поверит, что ты чистокровный японец.
– Путешествуя в одиночку по этим священным местам Японо-китайской войны, я не осмеливался признаться, что я японец, опасаясь, что меня побьют. Я прикинулся писателем, который собирается написать роман о событиях той войны, под этим предлогом взял интервью у нескольких ветеранов, а в провинции Шаньси мне удалось побеседовать с одной из «женщин для утешения»[156] – в прошлом году она умерла от рака.
Когда Цао Юйцзе заинтересовалась темой исследований Ямагути, он почесал в затылке и произнес:
– Хорошо! Если поехать с девушкой, то мои интервью пройдут еще энергичнее, однако мне, как мужчине, будет трудно будет избежать метаний.
Цао Юйцзе пристально посмотрела на него:
– Мы будем всего лишь брать интервью, сэкономим наши ресурсы, каждый будет заниматься своей темой и писать свои собственные статьи, никак не пересекаясь.
Ямагути вздохнул:
– Хорошо-хорошо! Настоящий мужчина не воюет с женщинами! Все мои интервью имеют отношение к делам, связанным с Японией и произошедшим в Китае. Мне это интересно, и доверяю я только своим глазам, потому что в Японии говорят одно, а в Китае я слышу совершенно другое.
Цао Юйцзе сказала, что может отвезти его в Цзиньхуа в провинции Чжэцзян – там ее родина. В сентябре 1940 года японцы использовали в Чжэцзяне и Цзянсу бактериологическое оружие, тогда серьезно пострадали люди, жившие в Пуцзяне, Иу и Дунъяне, относившихся к округу Цзиньхуа. Деревня Суншаньцунь рядом с Иу до сих пор называется «Деревня гнилых ног». Ямагути все повторял:
