Во время тех кампаний, которые волнами шли друг за другом, могло произойти все что угодно, любая неожиданность. И вот однажды на западной стене объявлений появилась «дацзыбао», направленная против семьи Чжанов! Как сейчас говорят, это было сенсационное разоблачение: мать родила Чжан Бимэя от японца! Он не китайских кровей! Она должна все честно рассказать! И внизу подпись: боевой отряд «Четверо дерзких».
Новость ошеломила всех, но помимо страха было еще и некоторое злорадство, как будто по воде пошла бесконечная рябь от брошенного в омут огромного камня. Тем же вечером мать Чжан Бимэя, урожденная Лю, вывесила на доску «самокритику», в которой признала, что, когда осенью 1944 года на маленькой станции железной дороги между Пекином и Шанхаем она готовила еду, ее изнасиловал японский старшина, а летом следующего года родился Чжан Бимэй. После этого к ним по-прежнему было приковано всеобщее внимание, но не то что раньше – теперь в каменоломне Юаньцзян царило оживление, потрясение и возбуждение, в местном клубе сразу же провели собрание. Лю происходила из бедной семьи, в школе не училась, а среди ее родственников самый высокий по статусу был всего лишь крестьянином-середняком. Естественно, она не имела никакого отношения к «пяти черным категориям», закоренелым капиталистам, бывшим или нынешним контрреволюционерам, классово-чуждым элементам и недобитым гоминьдановцам, и уж точно не походила на спецагента или предателя. В итоге учитель Ло напряг извилины и придумал, как ее назвать: «Вонючая девка японских чертей[161]». Затем это чернилами написали на бумаге, приклеили на железную табличку и повесили ей на шею. Лю и так была невысокого роста, а когда опустила голову, табличка практически коснулась земли. На этом собрании в клубе присутствовали и взрослые и дети, было так много людей – больше, чем когда-либо, – что и капля воды не просочилась бы. Суровыми, резкими голосами они задавали все новые и новые вопросы. Сколько раз тебя насиловали японцы? Точно насиловали или сама отдалась? Где все происходило – на кухне или на спальной подстилке?.. Что бы Лю не говорила, в ответ слышался громогласный выкрик: «Врешь!» Например, она сказала: «Меня изнасиловали», а в ответ: «Врешь! Почему не сопротивлялась?» Она снова говорит: «Изнасиловали всего раз, после этого боялась туда ходить», а в ответ: «Врешь! Что, от одного раза сразу забеременела?! Какая же у тебя искусная утроба!» Лю произнесла: «Все произошло на кухне», а в ответ: «Врешь! На кухне еду готовят, люди снуют туда-сюда, и в такой обстановке японский черт смог тебя повалить на столешницу и изнасиловать?!.»
А далее пошли такие вопросы, от которых и сейчас у людей уши покраснели бы со стыда.
Не только я, но и многие мои одноклассники из начальной школы присутствовали на собрании, и я уверен, что наши познания в вопросах секса обогатились во многом благодаря тому масштабному собранию, на котором критиковали эту «вонючую девку японских чертей». Потом произошел неожиданный драматический поворот – муж Лю и отец нашего одноклассника, Чжан Дапао, бросился на сцену, двумя руками ухватился за табличку, висевшую на шее у жены, сорвал ее и бросил на землю, потоптал ногами и плюнул на нее. Затем, словно коршун, несущий цыпленка, поставил жену на ноги и приказал убираться и не позориться! Лю, уперевшись руками в колени, поднялась и, не осмеливаясь поднять голову, быстро пошла к выходу.
Председатель собрания остолбенел и какое-то время молчал, не зная, что сказать. В зале присутствовало почти восемьсот человек взрослых и детей, но в один момент воцарилась мертвая тишина, можно было услышать, как падает иголка. Однако почти сразу зал загудел, словно пчелиный улей. Предводитель боевого отряда «Четверо дерзких», Горбун Янь, выступил вперед и громко сказал:
– Чжан Дапао, ты что это делаешь? Мы собрались здесь, чтобы критиковать твою жену! Не надо тут заниматься подрывом классовой борьбы!
Чжан Дапао когда-то работал техником, обслуживавшим боевые орудия, но однажды прилетевший камень ударил его по ноге, после чего он стал хромать, и его перевели в охрану склада. Он рванул на себе одежду, показав всем по-прежнему жилистое тело, и плюнул в Горбуна Яня:
– Какой, оспины твоей матери, подрыв?! (Чжан Дапао был родом из Цидуна в провинции Хунань, на их наречии слово «оспины», несомненно, было ругательством. Более конкретно я сказать не могу. Если есть кто из читателей родом из Цидуна, пожалуйста, расскажите мне!) Ты, Горбун Янь, с утра до ночи суешь свои яйца не в свое дело! Какое твое собачье дело, с кем спала моя жена? За своей не уследил и не знаешь, что происходит!..
Происхождение у Чжана было прекрасное, чистое, словно звон колокола на священной горе Лунтоушань. Кто бы еще осмелился сказать такое? Бледное лицо Горбуна Яня стало зеленым, он с грозным видом поднял руку и проорал какие-то лозунги, не имевшие отношения к делу, однако в зале уже царил хаос. Чжан Дапао закинул снятую одежду на плечо и в гневе удалился.
Собрание с критикой «вонючей девки японских чертей» сразу после этого было поспешно закончено.
Ямагути и Цао Юйцзе внимательно слушали мой рассказ о бедах семьи Чжан. Одна записывала на диктофон в телефоне, другой раскрыл ноутбук и сразу писал туда. У Мизита в руках тоже был телефон, но он играл в игру. Чтобы понять культуру какой-либо страны, надо прежде всего понимать ее язык. Ямагути сказал:
– В Хунани я посещал лишь Чанша, в Цидуне не был.
Затем он произнес одно слово, которое знал на местном диалекте: «подушка». Только поразмыслив, я понял, что он хотел сказать «бабушка» – так хунаньцы вежливо называют пожилых женщин.
Цао Юйцзе спросила:
– А что было дальше?
Ямагути тоже добавил:
– Да, а что же было дальше?
Потом Чжан Бимэй демобилизовался и вернулся в каменоломню. В это время его отец уже вышел на пенсию по болезни, и он принял эстафету, тоже
