Старик Ли улыбнулся и ничего не сказал, взгляд его был полон жалости: этот дед Лю прожил целую жизнь, и нет ее больше у него, всю исчерпал до конца. Старик Ли, сохраняя манеры и воспитанность ушедшего на пенсию ганьбу[181], никогда не произносил вслух «старческое слабоумие», а называл это «болезнью Альцгеймера».
Ли Ханьтин хорошо разбирался в том, как правильно поддерживать здоровье: на площадке он делал махи, ходил на руках, боксировал с деревом, заставляя людей, помешанных на долголетии, массово подражать ему. А старик Лю гулял без дела и заодно подбирал с земли бутылки, пакеты, гнилые веревки и грязные игрушки, которые прятал за пазуху, будто какое-то сокровище.
Приближалось время возвращаться домой, и Кан Лянь заставила старика выбросить весь мусор, но он не подчинился, прижал находки к себе и упрямо мотал головой. Хоть у него и было лицо старика, но в душе сохранилась частичка юного бунтовщика. Поспорив некоторое время, Кан Лянь уступила ему, но сказала, что нельзя все оставить себе. Старик на некоторое время задумался. Он всегда оставлял себе вещи вроде каких-нибудь плюшевых обезьян, медвежат и тряпичных кукол.
Часть 2
В жизни обязательно должна быть надежда, и для Кан Лянь таковой был май. В середине мая брат мужа, Лю Сянцянь, забирал у них старика. С тех пор как старик потерял супругу, братья придерживались традиции заботиться об отце поочередно. После обеда Кан Лянь помогла старику собрать вещи и одежду, завернула все в ткань. Свекор почувствовал, к чему все идет, и неожиданно вытащил из-под кровати картонную коробку, полную подобранных им игрушек. Кан Лянь решила уговорить его:
– Не бери с собой коробку, ты еще вернешься сюда в октябре.
– Еще вернусь? – переспросил старик.
Кан Лянь кивнула.
Лю Сянцянь сидел на диване и энергично тряс ногой, он никак не мог избавиться от этой дурной привычки. Хотя они не виделись несколько месяцев, лицо Кан Лянь выражало лишь безразличие. Эта отчужденность появилась не за один-два дня, и причиной ею была свекровь. Она была подобна старой императрице: страсть как любила командовать, единолично управляла всеми финансами и отдавала предпочтение младшему сыну как прилюдно, так и тайком, деверь получал от нее немало выгоды. После ее смерти, когда настало время делить имущество, между женами братьев возникли разногласия, обе затаили обиду, хотя внешне поддерживали добрые отношения. Больше всего Кан Лянь раздражало то, что вскоре после похорон на шее снохи появилась изящная подвеска из белого нефрита, принадлежавшая свекрови, а в ушах невесткиной матери засверкали золотые серьги усопшей.
Старик с опаской сказал Кан Лянь:
– Матушка, я пошел.
Глаза Кан Лянь загорелись, и она решила дать брату мужа еще пару распоряжений:
– Когда будешь выковыривать, делай это со сноровкой, иначе все легко воспалится.
Лю Сянцянь, спускаясь по лестнице, махал рукой:
– Сестрица, ты с возрастом стала такая болтливая, успокойся! Я купил ему пурген.
Кан Лянь на мгновение оторопела и крикнула вслед:
– Ему нельзя принимать много слабительного, у него живот не выдержит!
Но звук шагов уже стих, слышно было только эхо ее слов. Кан Лянь вышла на балкон и увидела, как отец и сын семейства Лю идут друг за другом – старик, сгорбившись, шел позади. Неожиданно он остановился и посмотрел вверх; Кан Лянь хотела было его окликнуть, но закрыла рот и быстро села на корточки.
Ушли – и ладно. В конце концов, ей уже было больше шестидесяти, это о ней должны были заботиться, а не она о ком-то. У нее были проблемы с давлением: оно то поднималось, то падало. Несколько самых близких людей знали, что у нее под подушкой всегда были быстродействующие таблетки для сердца; прозрачные пилюли, горькие и холодные, внутри которых была густая эссенция мускуса кабарги и борнеола, хранились в бутыльке в форме горлянки. Последние несколько лет, каждый раз, когда заканчивался ее срок ухаживать за стариком, Кан Лянь уже теряла человеческий облик, была словно яйцо, в котором, подобно растаявшему куску льда, растекся желток.
Запах испражнений еще долго не выветривался из комнаты, казалось, он просочился в каждую клеточку ее тела, и как ни пытайся его смыть, он не смоется. Каждый раз, чувствуя вонь, которую источало ее тело, Кан Лянь приходила в ужас и начинала нервничать: запускала пальцы в волосы и с силой оттягивала их назад. Она драила полы, чистила унитаз, стирала одежду, не в силах сдержать свое раздражение, она бранилась, но потом ее сердце смягчалось, и она корила себя, когда видела испуганное лицо старика. Кан Лянь завидовала женщинам, у которых совсем не было обузы: они носили кепки и белые кроссовки и, радостно галдя, садились в туристические автобусы, которые увозил их в живописные уголки мира.
Наконец-то она сменила тяжелую круглосуточную вахту на полгода приятного времяпрепровождения. Шли беззаботные и веселые деньки, до полудня она листала прессу, а после возилась с цветами. На балконе стоял длинный ряд горшков, из которых свисали цветы, постоянно привлекающие к себе внимание прохожих. Они дарили хозяйке прекрасные фантазии.
В тот день Кан Лянь вернулась из магазина, ей позвонила дочка и пригласила в Шэньчжэнь погостить несколько дней. Кан Лянь замешкалась на
