планеты, будто маленькая безмятежная звезда, зависшая посреди этой обывательской языковой системы, которой до нее еще стремиться и стремиться.
Далекая, непостижимая и такая милосердная.
Когда Кан Лянь ухаживала за стариком, то невольно проговаривала это слово. Старик его, естественно, не понимал, поэтому произносила его она скорее для себя. У Кан Лянь на душе становилось спокойнее: смерть – это «перерождение», чего же бояться?
Через полмесяца лечения старик наконец заговорил. В тот день после завтрака Кан Лянь дала ему лекарство, свекор взглянул на таблетку и коротко заявил:
– Подавлюсь.
Кан Лянь застыла на месте, старик продолжал:
– Хочу порошок.
Кан Лянь сказала:
– Порошок горький.
Свекор настаивал:
– Подавлюсь, хочу порошок.
Кан Лянь ничего не оставалось, кроме как размолоть таблетки и высыпать порошок из капсул. Она поморщилась: они ведь такие горькие! Старик с нетерпением посмотрел на порошок в ложке, затем сильно прикусил ее, повертел языком, пошевелил кадыком и с легкостью проглотил лекарство. Кан Лянь стала вытаскивать ложку, но старик вцепился в нее мертвой хваткой. Кан Лянь взглянула на него и неожиданно ощутила идущую от него силу и жажду жизни.
Вскоре после этого случая его выписали из больницы; бледно-золотым вечером его наследники с женами собрались у кровати в палате и стали обсуждать дальнейший план по опеке на определенный срок. Жена Лю Сянцяня, которую звали Ван Лэюнь, в молодости умела развлекаться, наслаждаться жизнью, красиво наряжаться, и даже сейчас, когда ей скоро должно было стукнуть шестьдесят, она все еще носила высокие каблуки, маленькую дамскую сумочку, а волосы ее были уложены в пышную прическу. У нее были выразительные глаза, обычно, когда она улыбалась, то выглядела весьма счастливой. Но за долгие годы совместной жизни она не раз затевали конфликты, и Кан Лянь быстро поняла, что Ван Лэюнь из тех безжалостных персон, которые ни в чем тебе не уступят. Если считать по месяцам, то пришла пора старшего сына ухаживать за отцом, но если смотреть с точки зрения долга, то полагалось оставить его в семье младшего. Никто не хотел углубляться в подробности, все слушали, что говорила своим пронзительным голосом Ван Лэюнь:
– У нас всегда сердце сжимается, боимся, что у него поднимется температура, боимся кашля, мы и подумать не могли, что он упадет. В конце концов, когда стареешь, кости становятся дряхлыми.
Вслед за этим она привела множество примеров, когда падал ее муж, его мать, и говорила так складно, что создавалась впечатление, будто старики только и делают, что падают.
Она перешла к мистике. Подняв брови, Ван Лэюнь сказала:
– Очень странно, я только сожгла поминальную бумагу[183] для покойной матушки, как через два дня старик упал.
У нее всегда были высокие стремления, она любила мериться с другими людьми и просто не могла позволить себе не упомянуть об этом происшествии. По сравнению с ней Лю Сянцянь оказался более приземленным. Он сказал:
– Брат, ты же знаешь, у меня тут сложная ситуация.
Увидев его измученное лицо, даже Кан Лянь пожалела его, не говоря уже о брате. За эти два года Лю Сянцянь состарился снаружи, но не изменился внутри. Его роль в жизни никогда не была для него столь запутанной и несвязной: он и муж, и отец сына, и сын отца, и зять тещи, и дед внучки.
В семье, где одновременно жили люди четырех поколений, старик не чувствовал особой заботы. В центре внимания были дети, а отношение к остальным родственникам было вегетативным, без каких-либо проявлений любви. От каждого ностальгического воспоминания Кан Лянь раз за разом вздыхала. Она обратила внимание, что свекор только что проснулся, вероятно, она заметила это благодаря накопленному за долгое время общения с ним опыту. Почувствовав необычную атмосферу вокруг, старик вновь закрыл глаза и притворился, что спит. В тот момент Кан Лянь даже немного завидовала ему. Подобная обстановка нагнетала на нее страх, который поднимался откуда-то из глубины души и оседал на коже головы. Беседа с родственниками была похожа на переговоры между конкурентами: все уже раскрыли карты, и в каждом предложении таился железный аргумент. Было очевидно, что со стороны брата и его жены все было спланировано и неоднократно обдумано, так как их реплики были еще более разящие, чем речь актеров на сцене театра.
Глядя на бедного Сянцяня и просчитав следующий шаг родственников, Кан Лянь сказала:
– Если бы твой брат не работал, а я была бы моложе на несколько лет, то взяла бы на себя несколько самых тяжелых месяцев, однако… – Она ничего не сказала, лишь сделала надлежащую паузу.
Время нельзя повернуть вспять, и Лю Сянцюнь не мог бросить работу на частном предприятии: после банкротства фабрики он каждый месяц получал лишь пособие в триста юаней, на которое прожить было невозможно. В комнате наступила тишина, слышно было лишь дыхание присутствующих.
