Хуэй Маото спрыгнул с кровати и босиком подошел к Дабао, предложил ему сигарету и, чиркнув спичкой, дал прикурить, после чего вернулся на кровать и уселся там по-турецки.
– Я как раз думаю, что первую половину жизни прожил исключительно бесполезно, – сказал он больше самому себе. – Ни поесть не мог, ни одеться. Из-за какой-то мелочи в тюрьму угодил, столько убытков понес. С трудом дождался хороших деньков, так и не должен их упускать. Есть так есть, одеваться так одеваться, развлекаться так развлекаться – а если нет, так и зря не развлекся! Я не краду, не граблю, деньги сам в поте лица заработал. Деньги для того зарабатывают, чтобы их тратить. Человеком стать непросто, я не хочу быть из поколения неудачников.
– У тебя своя истина, а у меня есть свои принципы, как человеком быть, – сказал Дабао. – Помню, отец говорил мне: не бывает страданий, которые нельзя вынести, бывает лишь счастье, которым невозможно пресытиться. Каждому отмерено определенное количество долей счастья, некоторыми он может насладиться, а некоторыми не должен.
– Тоже мне наслажденье – проститутку жахнуть! Ты не видел, как те богачи удовольствие получают. Боюсь, некоторых вещей ты и представить себе не можешь.
– И смотреть не хочу, и уж тем более представлять, – ответил Дабао. – Я хочу свой век хорошо прожить. И прямо сейчас я хочу лишь удобно улечься и хорошенько выспаться.
– Да, спокойной ночи.
– Хорошо, спокойной ночи.
Дабао загасил сигарету, вдавив ее в угол стены. Долго ли, коротко ли, комнату наполнил заливистый храп.
За окном всю ночь мигала неоновая лампа.
Щенок Дабао вырос. Его назвали Слепышом. Ростом он был невелик, зато сложением весьма крепок: кряжистый и упитанный, с короткой шеей, пухлой мордой, остроухий, с задранным хвостом, с похожими на пестики лапами, покрытый блестящей рыжей шерстью, гладкий – без единой выбившейся шерстинки. Ходил он размеренно, шаг за шагом. Была в нем сдержанная угроза, с места в бег он срывался, как стрела, его круп подпрыгивал всего пару раз, но глазом не успеешь моргнуть – а собака уж далече. Наверное, не стоило им называть его Слепышом. Каждый день крики «Слепыш! Слепыш!» делали его глазки все более узкими, так что в конце концов они закрылись в тоненькие щелочки.
Все на улице знали, что собаку Дабао зовут Слепыш. Был он, вероятно, дворовой породы, только без вредных дворняжных привычек: во-первых, не ел испражнений, во-вторых, не грыз костей. В народе говорят, что старого кобеля не отучишь есть дерьмо, из чего понятно, что поедание дерьма – в самой собачьей природе. Здесь, в городке, некоторые семьи не слишком пеклись о чистоте, и когда малыш в доме начинал проситься в туалет, его несли за ворота, чтобы он сделал свои дела на обочине. Некоторые взрослые еще и кидали клич в дальнее далеко, подзывая собак. Учуяв дерьмо, они мчались на запах со всей округи, находили кучу и тут же предавались чревоугодию. Один какал, другой подъедал. По завершении они еще и дочиста вылизывали попку ребенка. Однажды некая собака доела какашку, вылизала попку, но вошла в раж и цапнула ребенка за яички. Как-то раз Слепыш унюхал дерьмо и тоже бросился туда со всех ног. Увидев это, Дабао прикрикнул: «Назад!» – и Слепыш тут же вернулся обратно к его ногам. Дабао пнул его и выругался:
– К таким-то вещам тебя тянет? В следующий раз пойдешь – я тебя одним пинком прибью.
Тогда Слепыш был еще щенком, и удар ноги Дабао, впечатавшейся ему в зад, наверняка был очень болезненным, однако он мужественно и молча стерпел эту боль, как нашкодивший школьник, только повесил голову и яростно махал хвостом. Тому, что Слепыш не грыз костей, вроде не было причин, он от природы знал, что это занятие выглядит неряшливо, и никогда не ходил на ту темную сторону.
Ел Слепыш с толком, с расстановкой, в назначенное время и назначенное количество. В семье Дабао его очень любили. Люди ели трижды в день, трижды в день ел и пес. На каждую трапезу приносили алюминиевую миску и дополнительно запаривали порцию для него, а если резали мясо, то кусок клали и в его миску, после чего люди и собака трапезничали вместе. Слепыш ел по заведенному порядку: он опускал морду на краешек миски и выедал содержимое по краю. Если по завершении круга не наедался, то ел еще один, а если наедался, то прекращал застолье и оставлял яства до следующего приема пищи. Он никогда, подобно собакам в других семьях, не выпрашивал еду из-под стола, докучая людям. Наевшись, он отходил к дверям и тихо усаживался там, сохраняя некое суровое достоинство, и ответственно принимался исполнять долг по охране дома. В семье говорили, что эта собака понимает людей.
Слепыш сделал две вещи, которые растрогали всю семью Дабао. Однажды на Праздник середины осени[82] тетушка Болян отрезала кусок свежей свинины и оставила его на доске, после чего отлучилась в туалет и по возвращении не нашла куска на прежнем месте. Уверенная, что его украл Слепыш, тетушка Болян разразилась бранью. Слепыш почувствовал себя несправедливо обиженным и очень рассердился, он беспрерывно кружил по кухне, задрав хвост. Дождавшись, когда тетушка Болян закончит ругаться, он отвернул морду и бросился вон, промчался по лестнице на второй этаж, откуда сразу же донесся грохот и звуки погони. Мгновение спустя по лестнице сбежали две собаки, одна спереди, другая сзади. Впереди бежала собака соседа, Ян Эрлао-гуаня, а позади трусил Слепыш. Слепыш отконвоировал соседскую собаку до тетушки Болян, которая с удивлением обнаружила, что из пасти соседской собаки торчит тот самый кусок свежей свинины, который она отрезала утром, и поняла, что несправедливо обвинила Слепыша. Она тут же обняла его за шею и стала наглаживать. Слепыш закрыл глаза и гордо задрал нос. В другой раз Дабао искал что-то под кроватью и неожиданно наткнулся на баскетбольный мяч. Крысы уже успели прогрызть в нем две большие дыры. Этот мяч подарила ему Чжу Хуэйцинь, когда
