Ещё бы колебаться, горько подумалось Нефёдову. Мутанты — не мутанты, дело десятое. Но если вражескую силу направляет Западная Европа или Америка, эта сила всегда идёт на Москву. Где её ждать — в целом понятно. Но ждёт ли Москва чернобыльского набега? Ой, вряд ли.
Вся надежда — остановить людоедов ещё под Брянском. А лучше бы — не пустить их в Чернигов. Легче, конечно, сказать, чем сделать.
— Значит, на нас так и не напали, — оторвался Сокол от долгого лицезрения карты, — просто потому, что время не пришло. У мутантов на очереди Чернигов, они по нему и готовятся синхронно ударить. И мы, если будем тихо выжидать на своём брянском направлении…
— Столкнёмся с прорывом армии Чернобыльщины! — твёрдо закончил полковник Снегов. — Итак, с обстановкой худо-бедно разобрались. Теперь недурно бы решить, что в этой ситуации способны сделать мы сами.
Напрашивается — «уносить ноги», досадливо подумал Нефёдов. Но придётся, верно, вместе с бойцами Заслона ехать оборонять Чернигов. Или я не знаю своего полковника?
Пригнали. Лишили обуви и верхней одежды. Втолкнули в заполненный измождёнными людьми барак. Барак по архитектуре — точная копия березанской больницы и еланской школы. Только в Глухомани он стоит не один. Здесь выстроено не менее дюжины таких бараков. И не мудрено.
Глухомань — это концлагерь. А концлагери все на одно лицо. Да, среди них выделяют разновидности. Среди гитлеровских лагерей различали преимущественно «трудовые» версии и откровенные «лагеря смерти». Разница в основном та, что в первом случае тебе предлагалось до смерти трудиться, а во втором — умереть без особенного труда.
«Лагеря смерти» были невелики размерами, поскольку заключённые там надолго не задерживались. Партия пришла — партия ушла. Трудовые лагеря требовали больше места и предполагали более сложную структуру, ведь труд предполагал некоторую организацию жизни заключённых. Не только лишь смерти.
Но каждый лагерь — это производственное предприятие. Даже если производятся на нём только трупы с последующей утилизацией. Каждый лагерь имеет в основе своей конвейер, только люди могут располагаться по разные стороны от конвейерной ленты. Где-то — сбоку, где-то — сверху.
Даже когда никакого конвейера не видно, не сомневайся: он есть всё равно. Пусть не в техническом воплощении, но — в самой логике процесса. Без конвейера концлагерь просто не имеет смысла. Потому победить концлагерь изнутри можно только единственным способом. Перерезать конвейерную ленту, что бы это действие ни означало.
Везде, где видишь нечто похожее на конвейерную ленту, немедленно перережь. Но главное — перерезать ленту в себе самом. И это самое сложное, ведь внутри себя никакой такой ленты заведомо не видно.
Однако, подумалось Ратко, хорошо же быть мудрым профессором, вооружённым непобедимой теорией. Теперь бы только наметить пути практического воплощения теории в жизнь. И — в смерть, разумеется. В любом концлагере практика смерти — конечно же, основная.
Где в Глухомани конвейер — далеко не каждый отыщет. Хоть лагерь она и «трудового» типа, но собирались тут далеко не автомобили да гусеничные танки. Труд заключённых имел сельскохозяйственный уклон, смерть — гастрономический (не надо забывать, что мутанты — людоеды, а значит, для них вопрос утилизации мёртвых тел решён раз и навсегда экологически чистым способом).
Барак, куда пригнали Милорадовича, оказался наполовину заселён крестьянами, наполовину — людьми случайными, вроде самого профессора. Были тут румыны, венгры, болгары самых разных профессий, непостижимым образом очутившиеся в Дебрянском ареале. Но всех использовали на уборке корнеплодов — моркови, свеклы, репы. Вроде, и поздно снимать урожай в октябре месяце, но — с мутантами не поспоришь. Надо, значит, надо. Может, здесь высаживают особо поздние культуры, чтобы занять заключённых в холодное время года. Но могут занять и ранее не убранной гнилью.
Поход Ратко к лагерному огороду состоялся на второй день поутру. Люди шли довольно долго. Сильно мешали кандалы на ногах — английского производства, новейшие и модифицированные, а всё же неудобные, как ни крути. Конечно, разработчики думали не об удобстве, а о надёжности. Ведь покупает кандалы не тот, кто собирается их носить, а значит, удобство — без надобности. Уборка свекольного поля в кандалах — та ещё задачка.
Огородом, как узнал Ратко, в Глухомани занималось несколько бараков. В других бараках, числом поболее, жили животноводы. Те ухаживали за крупным и мелким рогатым скотом. В некоторых бараках жили мутанты, неведомо чем провинившиеся перед властями ареала. Мутантам доверяли уход за свиньями, а некоторым — и разведение людей (разумеется, в пищу, а не для решения других задач).
Один из бараков Глухомани находился на особом положении. Его обнесли двухметровым забором и пристроили к нему специальную пулемётную вышку. Тех, кто там обитал, мутанты и не пытались загружать работой. Надо же! Возможно, в их отношении сама собой реализовалась идея Милорадовича об обрезанной конвейерной ленте.
Кого же туда поместили? Только на третий день один из соседей по бараку рассказал, что на особом положении в Глухомани находятся «мьютхантеры». Иначе говоря, парни из Заслона, те, которых мутантам удалось изловить. И таки много кого удалось, грустно задумался Ратко — раз для них специальный брак отведен.
О собственных знакомых, товарищах по экспедиции, Милорадович старался не думать. Малыша Тхе, оставшегося в рюкзаке — попытался забыть. Всё равно ведь не спасёшь! Оставалось надеяться, что мутантёнок сам о себе позаботится. Вылезет, убежит — если повезёт, ясное дело.
Вообще Ратко с первого же дня в концлагере заметил за собою, что смотреть по сторонам он избегает, избыточно щурится, точно не желает чего-то
